ПОПОВ

Владимир Иванович Попов был крупной фигурой, в прямом и переносном смысле. До прихода в Министерство он работал в ЦК КПСС помощником Заведующего международным отделом Юрия Андропова, а в 40 с небольшим стал одним из самых молодых заместителей министра. Он вел два управления союзного Министерства: УВС — Управление внешних сношений и ИЗО — Управление изобразительных искусств и охраны памятников и был, пожалуй, одним из самых популярных людей в Москве.

Все министры союзных республик, деятели культуры, художники и скульпторы, директора театров и музеев знали его и стремились к дружбе с ним. У нас в приемной дневали и ночевали известные деятели культуры и искусства — композиторы и музыканты, живописцы и скульпторы, драматурги и актеры, музейщики и цирковые. Постоянными гостями были скульпторы Кербель, ставивший памятники Ленину во многих странах мира, и Вучетич, постоянно добивавшийся дополнительного финансирования своих гигантских проектов. Бывший у нас частым гостем Илья Глазунов то ли в шутку, то ли всерьез называл Попова «благодетелем». «Благодетель у себя?» — каждый раз спрашивал он, приходя к нам в приемную.

Владимир Иванович был прекрасным собеседником, умным и тонким человеком. Историк по образованию, он был всесторонне развит и хорошо разби-

рался как в вопросах культуры и искусства, так и в хитросплетении дворцовых интриг. С ним были знакомы очень многие выдающиеся представители мировой культуры и высоко ценили его. Здесь можно назвать любое имя из культурного контекста того времени, включая самые знаменитые, и не ошибиться — все они бывали у нас и поддерживали с ним деловые и дружеские отношения. Своим авторитетом, умением вести переговоры и личным обаянием он прикрывал многие «бреши» нашей «культурной политики» и идеологии брежневского правления.

Идеологическая машина часто «путала карты» наших культурных связей, эти трудности приходилось и довольно часто удавалось преодолеть, правда, с разной степенью успеха и не без нанесения душевных ран ее жертвам. Под идеологический каток (и часто по надуманным причинам) в разное время попадали такие известные представители нашей культуры и искусства, как дирижеры Евгений Мравинский, Геннадий Рождественский, Рудольф Баршай; виолончелист Мстислав Ростропович; пианисты Святослав Рихтер, Андрей Гаврилов, Владимир Виардо; скрипач Гидон Кремер; актер и исполнитель собственных песен Владимир Высоцкий. Это только имена, лежащие на поверхности.

Попов находил элегантное решение любой неблагоприятной коллизии. Ему удавалось выполнять и жесткие установки «инстанции» (для нас это был отдел культуры ЦК), и обязательства перед зарубежными партнерами. Другими словами, ему почти всегда удавалось «сохранить лицо» великой державы.

Интересно было наблюдать за ним, когда ему приходилось решать внезапные острые вопросы и находить моментальный и единственно правильный выход из ситуации. В таких случаях этот огромный человек застывал неподвижно, замирал, положив руки на стол, и вопросительно смотрел на собеседника, при этом

его зрачки непроизвольно подрагивали. Так он думал. Потом он выдавал такое решение, на которое наша главная умница — начальник отдела связей с капстранами Алла Бутрова — с нескрываемым восторгом восклицала: «Ну, такое может придумать только Владимир Иванович!»

Попов был отличным стилистом, сразу писал начисто быстрым изящным «летящим» почерком. Из-под его пера вышло много серьезных статей для различных изданий, в том числе для зарубежных.

Он был специалистом по написанию секретных «записок в ЦК». Это был особый вид эпистолярного жанра, изобилующий эвфемизмами, где мысли должно было излагать бережно, гладко и доступно. Желательно было уже в постановке вопроса предлагать политически выдержанное решение. «Ты не умеешь писать», — пренебрежительно бросал он мне и всегда писал сам.

В Управлении внешних сношений работало тогда много молодых способных специалистов-международников. Работать и общаться с ними было интересно и полезно. Каждое утро сходились за чашкой черного кофе в одном из отделов в так называемом Кофейном клубе. Шел живой обмен новостями, анекдотами, сплетнями, быстро решались производственные вопросы, кто-то «отходил после вчерашнего». Попов был нейтрален, остальному начальству эти посиделки не нравились, много раз их пробовали запретить, но традицию остановить не удавалось. Да и что в этом могло быть плохого — общение и разрядка в своем кругу, прямо по Карнеги.

* * *

В моей частной жизни в середине 70-х годов сложилась компания талантливых друзей. Ставили спектакли и даже оперные постановки на собственную му-

зыку, разыгрывали шарады и живые картины; устраивали семейные походы на байдарках и совместные застолья, ходили на концерты и выставки, организовывали собственные выставки и аукционы, и многое другое, что составляет полноценную духовную жизнь. Мне лично более всего нравилось сочинять «кики» — микроскопические рассказы на заданную тему.

Это были обаятельные люди — педагог и пианист Виктор Бунин и его жена Светлана, прекрасный музыкант (тоже пианист) и композитор Игорь Гусельников, пианистка и аккомпаниатор Наталья Бурмейстер-Чайковская, знаток средневековья, изящный стилист и философ Виктор Тихомиров (к сожалению, до сих пор не опубликованный) и его жена Лена — человек поразительной силы духа, композитор Игорь Рехин, художники Владимир Ильющенко, Владимир Немчинов, театральный режиссер Виталий Ланской, редкого дара педагог по классу виолончели Игорь Дмитриев, учеников которого можно встретить чуть ли не в каждом академическом оркестре, и его жена и муза Наташа, женщина необыкновенной жизненной силы (четыре (!) операции на сердце по замене клапана), юное тогда композиторское дарование Нина Славина, талантливая аккомпаниаторша Светлана Величко, их друзья и дети. Это общение продолжалось вплоть до конца восьмидесятых годов. Потом, с наступлением перестройки у каждого начались свои проблемы, которые надолго разобщили нас всех.

Время течет очень быстро. Иных уж нет, а те далече...

* * *

Тогда же, в 1970-е, в богемной атмосфере мастерской моего друга художника и реставратора Альберта Борисова, часто в компании Саши Зуева, проведено было немалсмграздного времени. Там рассуждали о

политике и живописи, выпивали и спорили, и... в это трудно сейчас поверить, все это происходило в той самой полуподвальной квартире на Самотеке, где когда-то, в прошлой жизни, нас радушно принимали Лев Францевич со своей сестрой и угощали блинами с икрой! Кто же водит наши души по кругу, по одним и тем же местам?

Если серьезно, то я уверен, что такие силы есть, хотя нам и не дано знать их. Мне лично они сопутствуют и охраняют. Не надо только слишком сильно гневить Бога. Я мог бы даже кое-что рассказать о них, но полагаю, что это небезопасно.

* * *

А потом я хоронил Фурцеву. Она умерла внезапно 25 ноября 1974 года, на следующий день после такой же внезапной кончины Давида Ойстраха в Брюсселе. По иронии судьбы мне поручили идти с ее портретом впереди погребальной процессии. Я шел по Новодевичьему кладбищу и размышлял о превратностях судьбы.

Ее смерть явилась большой неожиданностью для всех, вскоре стало очевидным, что время работы с ней было самым стабильным. Это был лучший период не только в деятельности Министерства, но и для многих из нас, в том числе и для меня. При всех своих недостатках Екатерина Алексеевна Фурцева была натурой сильной, решительной, имела и умела отстаивать свою позицию. При ней в Министерстве сложился

статус-кво, когда каждый знал, на что он может рассчитывать. Термин «стагнация», применяемый к тому периоду, никакого отношения к сфере культуры не имеет. В этой области общественной деятельности жизнь била ключом. У нас были лучшие симфонические оркестры и выдающиеся дирижеры, пик расцвета переживали драматические театры, в огромном объеме осуществлялся культурный обмен с зарубежными странами. Как можно забыть мощный идеологический пресс, спросят некоторые, но, возможно, именно это давление и способствовало появлению выдающихся результатов.

* * *

У Попова был сильный и ясный ум и хорошо развитое чувство юмора. Он обладал колоссальной работоспособностью и мощным аналитическим аппаратом и, конечно, был способен и мог претендовать на большее. Однако, эти качества и достоинства не были тогда основополагающими для успешного продвижения по службе. Даже совсем наоборот, таких людей недолюбливали и остерегались — на их фоне начальство представало в невыгодном свете.

Говорят, что часто наши достоинства незаметно для нас переходят в недостатки. Понимая незначительность некоторых руководителей, от которых зависело его продвижение по службе, будучи умнее и тоньше их, Попов тем не менее пытался казаться таким же. Это у него, однако, плохо получалось, и он многое терял в смысле независимости и свободы самовыражения. Его здоровая сущность была сильнее благоразумия, она безудержно сопротивлялась такому положению вещей, и каждый раз, когда в его присутствии звучала очередная глупость или безграмотность высокого начальства, он не мог оставить ее без комментария. «Ради красного словца не пожа-

леет и родного отца», — говорил он о себе, и это было правдой.

Вспоминаю такие его перлы, как, например, «Пиюз сосателей» вместо Союза писателей. «Видно сокола по полету, а добра молодца по зеленым соплям» — о нерадивом работнике, или «Бздит, не слышит» — в адрес чванливого руководителя. Начальника Главного управления культуры Министерства обороны генерала Востокова он, например, называл «ватным генералом». Ну кому такое могло понравиться!