ВОЛЧЬЯ ЗОНА

 

29 ЛЕКАБРЯ. Продолжаю писать дневник. Итак, день отправки, 27 декабря. Сидим, значит, ждем. Принесли обед, на 30 человек дали 12 ложек. После обеда нас отвели вниз, всех пересчитали, переписали. Выдали каждому по две булки хлеба, граммов 10 сахара и в пакетике кильку. Снова рассчитали, переписали и передали под охрану солдат. Затем нас раски-

 

дали в две машины, и мы поехали на вокзал. На вокзале простояли что-то около часа. Потом пришел конвой, залаяли собаки, и нас начали грузить в «Столыпина». Мы с Колькой попали во вторую камеру. Это купе на четверых, но нас в нем было 12. Все опять закурили.

Кое-как допросились, чтобы нас вывели в туалет. Все как обычно — к стене, руки назад, не разговаривать.

Я устроился хорошо, наверху. Так доехали до Ярославля, но ни в туалет, ни на водопой нас больше не выводили. В Ярославле к нам в вагон посадили еще человек 100.

В туалет повели только в Вологде, часа в три ночи. Дали воды из общего ведра, из одной кружки.

Утром на станции Ерцево Архангельской области москвичам приказали одеться. Мы вышли на улицу, нас рассчитали и бегом погнали к машинам. «Шаг вправо, шаг влево — расстрел!» Собаки, приклады...

Через 20 минут нас выгружали в какие-то гаражи, где вместо ворот большие решетки. Это была пересылка. Вонь, холод, на стенах лед. Сидели долго, пока вызывали по три человека на обыск. Тут же со мной были Игорь и Колька.

Через несколько часов 18 человек вызвали с вещами, среди них были и мы трое. Мы вышли на улицу, и нас куда-то повели. Здесь что ни куст, то колония.

Пришли в какой-то штаб. Мы еле поместились в специальной загородке. Начался обыск. На нем присутствовали ДПНК-майор и сержант с прапорщиком.

Забрали все — зубную пасту, крем, таблетки: «У вас должны быть только трусы, майки, полотенце, носки и тапочки». Кто-то сдавал свои вещи, кто-то нет. Сержант их с удовольствием разглядывал и говорил, что многое придется сжечь. Процедура тянулась долго. Я был последним, мне дали телогрейку, шапку, валенки и «костюм» — все очень тонкое.

Потом была баня, тазики, хорошая вода, но тупые

 

лезвия для бритья. В ленинской комнате нам... включили телевизор. Я смотрел его впервые за год и два месяца. Правда, ручки для переключения программ у него не было.

В столовой — кстати, очень грязной — нам дали какую-то похлебку, тухлые огурцы из бочки и клейстер с кусочком хлеба.

После обеда нас повели к начальнику. В кабинете за столом сидели три майора, начальник спецчасти и еще несколько офицеров. Стали распределять. Когда дошло дело до меня и я ответил, что окончил МГМО, все даже замолчали на минуту. Я попал в 5-й отряд, в 15-ю бригаду. Вся процедура заняла минут 15.

Наконец меня привели в отряд. Помещение жалкое, грязное. Умывальник есть, а туалет на улице. Я сидел в ленинской комнате (одно название), пока всех не привели на политчас — ежедневная обязательная «воспитательная» работа. По ее окончании меня пригласил к себе лейтенант-отрядник. Мы с ним поговорили, его удивила моя история, даже пообещал посмотреть дело. Мне выделили койку на втором ярусе (слава Богу, не третий, как в Иркутске), простыню, на которой кто-то уже спал. Я опять посмотрел по телевизору первую серию «Чичерина», программу «Время» - Громыко принимал простых людей. И лег спать.

Подъем в 6 утра. Сразу поели баланды и уже в 7.15 — на работу.

Наша работа — лесозавод, то есть разделка леса. До цеха шли долго. Меня первым делом «представили» начальнику нашей «биржи», старшему лейтенанту, я расписался за технику безопасности и пошел на свое рабочее место.

Работа оказалась самой тяжелой и малооплачиваемой. Заключается она в том, чтобы вываливать обмотанный проволокой лес из вагонов, разматывать и складывать. Рукавиц мне не дали, пришлось надеть свои.

 

Работал я нормально, мужики смотрели на меня косо. К тому же я еще сказал им, что не курю и не чифирю. Видно, ломают теперь головы над тем, кто я такой.

В этой зоне волчьи законы. Воруют все, даже хлеб. В лесу едят волков и все, что удастся убить. Мужикам со слабым характером приходится туго. Порядки тоже суровые. 15 суток ШИЗО дают за все — за незастегнутую пуговицу, незавязанную шапку, если пойдешь в соседний цех — расценивают как попытку к побегу. Из тех, с кем я сегодня работал, два туберкулезника.

Обед приносят прямо на «биржу». Дают только первое — одна вода, второго не бывает. Поели — и пошли на работу.

В жилую зону ведут строем. Сперва на обыск, потом в столовую. «Рыбкин» суп и капуста. Надо сказать, что в тюрьме это готовили лучше. Но я съел все, вспоминая, как в 1981 году мы ходили за кусками хлеба.

В отряде не успели прийти в себя, как начался политчас. Никто, понятно, не слушает, каждый занимается своим делом. Я рассматривал татуировку в виде свастики на ухе одного мужика, ему лет сорок, не больше. А на другом ухе у него наколка «16». Мне было интересно, что это значит, но я не стал спрашивать.

Отсидели час, я сходил на улицу в туалет, умылся, помыл ноги и лег спать. Завтра напишу письмо домой.

Главное, смотреть в оба, чтобы не украли носки и варежки.

30 ДЕКАБРЯ. Встал кое-как, все тело болит. Насморк прихватил и, похоже, температура поднялась.

Работал сегодня с Юрой из Полтавы. Распиливали стойки на метровые куски. Пила вся на проволоке; рамки не центрированы; ремень, если оборвется, прямо по лицу врежет. Натаскался сегодня вдоволь,

 

руки ручку не держат. На улице снег, а я то весь мокрый от работы, то замерзший от отдыха.

Приходили мастера делать обход, матерились. Один парень в это время был в туалете, чуть в ШИ-ЗО (штрафной изолятор) не загремел.

В ШИЗО здесь курить не разрешают. Погреться негде. В «пролетные» дни (там кормят, как и в тюремном карцере, через день) — одна вода. В «питательные» — только ужин.

Здесь есть библиотека. Но туда надо обязательно брать пропуск. Если там поймают без пропуска - попытка к бегству.

Территория лесозавода большая, а сама жилзона маленькая. Всего 5 бараков, в каждом по 300 человек. В нашей секции — 406 заключенных. Помещение маленькое, вонь, воду в умывальник надо носить.

Выяснил, что можно посылать в посылке через полсрока хлеб, сухофрукты, сыр, печенье. Нельзя - шоколад и кофе.

Баня здесь раз в неделю, но надо успеть поймать место — весь отряд там не помещается.

Сейчас полдесятого, я только что пришел с улицы — ходил в туалет. И холодно же там!

На политчасе сидели как дураки, потом включили телевизор. Он черно-белый и всего с одной программой. Сегодня смотрели «Шире круг», немного развеселились. Мужики, правда, очень бурно комментировали появление женщин на экране. Программу «Время» я смотрел один, только к новостям спорта подошли еще человека четыре.

Холодно. Плохо топят, хотя ведь на дровах сидим.

31 ДЕКАБРЯ. Новый год. Праздник не ощущается совершенно.

Сегодня опять делали рудовые стойки. На улице мороз, работали резво. В обед у одного парня украли хлеб. После обеда работали, немного грелся у костра,

 

от этого сели валенки, стали маленькие. Уже собирались в жилзону, как привезли 15 вагонов леса. Разгружали.

На ужине случилась драка: кто-то кому-то мало налил.

Весь праздник — телевизор разрешили посмотреть до 11 часов. Елки нет. Зато завтра выходной.

На той неделе пойду к «хозяину», попрошу перевести меня в другой отряд. Здесь все живут мастями: блатные, мужики, менты и т.д. — а я один. Одному здесь прожить невозможно.

Посмотрели «Полосатый рейс». Прогноз погоды пообещал завтра 30 градусов мороза.

Вывесили список тех, кто завтра идет на работу.

Такой вот Новый год. Прошлый год я встречал в тюрьме, и все было по-человечески. В Иркутской колонии в 1981 году в праздники нам давали концерты самодеятельности. А здесь невозможно себя в порядок привести, руки даже помыть и лицо. Завтра, если будет тепло, побреюсь.

И все-таки я устроил себе маленький праздник. У меня оставался кусочек хлеба, а вчера нам дали сахар за два дня. Я зашел в ленинскую комнату и под передачу «Вокруг смеха» все съел.

1 ЯНВАРЯ 1988 ГОДА. На завтрак была та же пайка черного хлеба, тот же суп. Паре ребят не досталось. Я уже наловчился: при входе в столовую надо шустрить, ловить место, а то останешься голодным.

Пошел, погулял по улице. Хотел посмотреть территорию, лесозавод, но нельзя — запишут склонность к побегу. А почему нельзя по территории гулять? Правда, здесь в основном у всех на уме только как и где покурить и почифирить. Так что, может, и правильно, что нельзя гулять.

На обед были ракушки в воде на второе и рыбная котлета, соленая до невозможности. А еще был кро-

 

шечный пончик.

Разговорился с мужиком напротив. Сидит уже 4 года, работает инструментальщиком. Я спросил его, как написать жалобу. Он говорит, приезжал прокурор, сказал, что из полутора тысяч жалоб, которые они получили, подтвердились только три, так что, мол, писать бесполезно. Но если я все равно хочу, то надо идти к отряднику или в спецчасть.

Был в клубе, смотрел кино. Фильм не очень, но смотреть можно. Правда, показывали не целиком, а кусками, так что за час уложились. Клуб для этих мест хороший — кресла, новогодние газеты, поздравления, слова. Вся колония в нем, конечно, не поместится, но половина точно войдет.

Спортивного зала нет.

Ужина снова на всех не хватило.

Посмотрел новогодний концерт, «Время» и лег спать.

Завтра опять на работу.

2 ЯНВАРЯ. Работали. Еды все время кому-нибудь не хватает. Сегодня голодными остались «девочки», у нас в отряде их двое.

Читал правила: запрещается разводить комнатные растения, вешать в тумбочках картинки и фотографии.

Завтра вроде бы у нас выходной. Я в дурзвене, то есть с теми, кто отказывается работать, кто из ШИЗО и т.д. И у этой дурбригады выходной — воскресенье.

Сегодня политчаса не будет.

3 ЯНВАРЯ. Меня перевели в другую секцию. Оказывается, я спал на месте человека, который лежал в санчасти. Здесь вообще практикуется такая вещь: на одной койке «живут» двое: один спит днем, а ночью работает, а другой спит ночью, а работает днем.

Угол мне достался плоховат, рядом менты и

 

«девочки». Одна из них спит без матраца — недержание мочи. Другая — спит не раздеваясь. Сам я сплю у стенки, от этого все одеяло в светло-зеленой известке. Рядом со мной лежит парень и чем-то постоянно мажет ноги. У него авитаминоз и непереносимость к климату. На его ноги страшно смотреть, в санчасти помочь не могут.

У меня выходной. Кино сегодня нет. На обед сечка. Кто-то в наглую отрезал у меня половинку хлеба, хорошо еще весь не забрали.

Посмотрел «Утреннюю почту» и «Служу Советскому Союзу».

Покусали клопы.

4 ЯНВАРЯ. Работали под дождем. Промокли на сквозь.

Сегодня было ЧП. Одному парню перебило пальцы станком. Целый день приходили офицеры, велели мастеру сделать ограждение на станок, но — только они за порог, мы снова вставали к станку без ограждения.

Привезли троих новеньких из Эстонии. Им не досталось коек и матрацев.

Меня вызывал отрядник. Все спрашивал, кого я знаю, называл какие-то липовые фамилии. Чего он на самом деле хотел, я так и не понял.

Была баня. Я, наконец, постирал. Развесил все на койке.

У одного парня крысы утащили хлеб. Я свой хлеб теперь храню в целлофане.

5 ЯНВАРЯ. Приходил лейтенант: «Да, многовато вас здесь». Я напомнил ему про норму два с половиной квадратных метра на человека. Он сказал: «Тогда будем чай давать по норме: две пачки по 50 граммов, а не по 100». Тут все, конечно, возмутились. И все осталось как есть.

 

Валенки не просохли, носки тоже. Хорошо, что у меня еще пара есть. Сегодня ходил, обмотав ноги в пакеты, благо пакетов я накопил достаточно, хоть в тюрьме надо мной из-за них смеялись. Валенки достались бракованные, вот-вот появится дырка, а ведь хожу всего шестой день. Сапог нет.

Сегодня рубили сучки. Натер мозоли. Зато ноги промокли не очень. После работы пошел к начальнику. Разговор ничем не порадовал: в другое место меня не переведут. На прощанье он сказал с подковыкой: «Будет плохо, приходи, помогу».

6 ЯНВАРЯ. До освобождения осталось ровно четыре месяца!

Вчера мне все-таки выдали сапоги. Я попросил щетку для обуви, купил сапожный крем, почистил их.

Сделал себе крючок из проволоки, чтобы вешать  одежду.

Утром влетел Конь-голова (наш мастер, прозвище получил из-за очень большой головы), кричит: «Быстро вперед! Всех в трюм (карцер) посажу!» В общем, сирена зазвучала, когда мы уже работали.

Работали хорошо, я промок насквозь. Работали с Расимом Саидовым на станке, а вот Вася Кузьмин - на сучках. Васю посадили за то, что он украл 30 кг семечек, записали, что украл 70 кг (Вася сам-то весит всего 48, и задержали его в 5 км от места преступления) — 4 года. Я сегодня заварил ему чая. Все-таки работаем вместе. Здесь чай — это все. Даже Дед Мороз в клубе на новогоднем поздравлении нарисован под елкой с пачкой грузинского чая. Вася на этих сучках стер всю руку, и видна новая молодая кожа. Удивляюсь, как он еще работает. А по жизни бич, говорит, пил все подряд. Ему 36 лет, а выглядит он на все 45.

У Расима крыса прогрызла карман и добралась до его хлеба. У Кольки Степаненко украли рукавицы.

 

После ужина пошел в санчасть. Там чисто, но все постоянно выбегают посмотреть, не украл ли кто чего. Воруют все. Стараются забрать новое, а оставить старое. Сегодня протезиста нет, будет завтра. Сказал им про отеки под глазами. Они так удивились, что я хочу сдать анализы, а не прошу освобождения от работы. Назначили на 13-е.

8 ЯНВАРЯ. Сегодня мороз 30 градусов.

Утром написал записку и положил в кружку, откуда пропали конфеты, и к банке с повидлом. Написал очень грубо. Вообще-то я догадываюсь, кто это сделал, но вора надо поймать.

Ходил в библиотеку. Учебников немецкого и английского нет. Только словари для вузов. Даже кодекс еще 1981 года издания. Есть художественная литература, но мне читать некогда. Библиотекарь всего боится, поэтому к нему в читальный зал можно приходить лишь по воскресеньям.

Работаем по 12 часов. Комарова, «девочку», сегодня пришибло стропой. Но в санчасть не пошел: все равно от работы не освободят, а в изолятор упекут наверняка.

Взял йода для мозолей, аптечка никудышная.

10 ЯНВАРЯ. Почти не спал. Ночью проснулся во время проверки. Они заходят и топают здесь как кони. Потом, часа через два, — от боли, болит вся правая сторона. Это от простуды. Болят зубы, глаза, сопли текут ручьем. В шестом часу встал Федя, я опять проснулся — шконка ходит ходуном. Снился плохой сон. Будто судья, женщина с красивыми глазами, сообщает, что умерли мои мама и брат. Не дай Бог сбыться этому сну.

Двуногие «крысы» украли конфеты и маргарин с повидлом. Завтра мои запасы кончатся, и слава Богу. Лучше уж голодать.

 

Видел сегодня парня без ног. Говорят, он сам себе ноги отрезал. Подложил под вагон, не выдержал работы.

Сегодня выходной, пойду на фильм в 10 часов, «Нежданно-негаданно». Еще надо будет сходить в читальный зал. Хочу почитать газеты.

Занимался делами. Сшил «тормоза» на брюки, чтобы не задирались, сшил нарукавники, а то уже все руки ободрал, сделал себе стельки в тапочки.

По отрядам развесили положение о социалистическом соревновании, при плане 106% будут давать ценные подарки на три с полтиной. В подарке — чай. Чай здесь дарить нельзя, но в качестве премии можно.

12 ЯНВАРЯ. Погода сегодня неплохая, 5-7 градусов.

Санек Пуглов опять «сломался» на работе. Парень слабый, тяжело ему.

Вчера рассказывал Кулиеву, что надо писать в объяснительной: его сегодня вызвали. Он так и написал, что условий нет, станок плохой, человек работает голодный и т. д.

Подходил «бугор» (бригадир) — спрашивал, как написать помиловку. Это значит, что я завоевываю авторитет. Обещал помочь.

Все-таки у меня украли носки, я отдал заявление начальнику с просьбой возбудить дело. Посмотрим, что получится.

Увидел в «политике» свой расчет по зарплате: за три дня декабря я выполнил 74% плана, заработал 5 рублей 54 копейки, районный коэффициент 0,55 и 50% — «хозяину». Осталось 3 рубля 32 копейки. За питание за три дня у меня вычли 1 рубль 75 копеек. Итого я получу на паек 1 рубль 55 копеек.

Мужики, я посмотрел, зарабатывают в основном 10-15 рублей в месяц. Редко кто 30-50. Высчитывают за все: за питание, за стирку, за вещи. Хотел сохра-

 

нить этот расчет, но говорят, нельзя.

13 ЯНВАРЯ. Первым делом побежал на анализы - еще закрыто. Пришлось сначала позавтракать. А в санчасти уже очередь. У одного парня брали кровь минут 10. Делают это двое осужденных, к медицине не имеющих никакого отношения. Банки для меня у них не оказалось, мне пришлось бежать к себе за банкой. Хорошо еще, что у меня осталась из-под повидла. В общем, кое-как сдал.

Работал сегодня хорошо. Только успевал выжимать рукавицы. От сырости у меня потрескались пальцы у ногтей. Руки стали грубые, шершавые.

До обеда приезжала машина за дровами — видимо, шофер брал для себя или продавать: сам смотрел, как грузим. А из нас 54 рубля за костер высчитали.

Нашел кедровую шишку, даже удалось пронести ее через обыск. Хочу сохранить.

Хочется спать. Пишу, а глаза закрываются. Но надо еще на политчас идти и получить сахар. Как вспомню, что завтра на себя опять мокрую одежду надевать, начинаю думать: может, правда пойти в отказ. Но 113 дней в изоляторе на бетонном полу и едой через день я не выдержу. Теперь понимаю, почему люди ноги вагонами режут. Но мне надо выжить!

14 ЯНВАРЯ. Сейчас полседьмого. Первый развод в 6.15 уже ушел на работу, мне повезло: я во втором. Мы выходим в 7.15.

Вчера посмотрел фильм по роману одного шведского писателя «Осенняя соната». Почти все ушли, им не понравилось. А я смотрел с удовольствием: у меня с матерью тоже никогда не было понимания, она всегда видела во мне только сына. Наверное, это не совсем правильно.

Написал заявление с просьбой ответить официаль-

 

но, почему при 12-часовом рабочем дне зарплату нам начисляют только за 8. Пошел с ним к юристу. Юрист, молодой нерусский лейтенант, прочитал его и сказал: «Вон отсюда!» Я пошел к начальнику, но попал к замполиту. Тот вызвал отрядника, наорал на него: мол, почему мне разрешил в штаб идти. Предложил написать заявление на мастера. Дальше у нас в отряде случилось стихийное собрание из отрядника, мастера и начальника «биржи», где меня подобру-поздорову попросили не совать нос не в свое дело. Я решил не отступать. Кончилось тем, что я написал объяснительную, «почему не выполняю норму»: «Норму не показывали, считаю работать в таких условиях нецелесообразным. Прошу посадить меня в изолятор.» Что со мной делать, они так и не решили.

15 ЯНВАРЯ. Я не пошел на работу. Написал подробное заявление, сказал «бугру». «Бугор» меня отговаривал, говорил, что ему меня жалко. Но я уже собрал вещи, туда ничего нельзя брать, кроме трусов, майки и носков: ни бумаги, ни ручки. Я решил бесповоротно.

Утром всех, кто остался, больных, хромых, стали собирать на хозработы. Я не пошел, я — в отказе.

Часов в 12 отрядите вызвал меня к себе. Сказал, что напрасно я все это затеял, потому что у них все стряпается быстро: на меня уже готовы докладные. Я ответил, что если отступлюсь, то перестану себя уважать. Он забрал мое заявление, и я пошел к себе.

На место Кулиева, он в изоляторе, положили новенького. Так и меня уведут, а потом буду без места или скитаться по койкам, где найду свободную. Остаться бы там до конца. Я даже согласен без матраца и подушки, без телогрейки, лишь бы один. Конечно, кормят там через день, но я как-нибудь втянусь.

Наши вернулись с работы. Перед ужином я встретил отрядника, он мне: «Что, устал бездельничать?

 

Подожди еще немного». А завхоз сказал, что меня пока провели как выходного. Вечером со мной будут беседовать начальник колонии и отрядник.

20 ЯНВАРЯ. Сейчас 22 часа. Я в своей секции. Уже отбой, но я пишу под ночником.

Итак, 15-го вечером меня вызвали в штаб. Там посадили в клетку на улице. Клетка метров 10-11, как вольер в зоопарке. Сидел ждал, пока в ШИЗО придет начальник. Он пришел, попил чая — я видел через окно. Потом кто-то заорал: «Спасите, мамочка, не бейте!» Минут через 15 вызвали меня. «А, тоже такая же скотина!», — ответил на мое «здравствуйте» «хозяин». Выписал мне 5 суток с выводом на работу, я расписался: «Не согласен, Сайвальд».

Я переоделся в одежду с надписью «ШИЗО», только что с кого-то снятую, и пошел в камеру № 7. В камере метров 7 на четверых я был четвертым. Стены в «шубе», тут же маленький столик метр на двадцать сантиметров, на цепи тяжелая параша и шконки из четырех досок: нижние на цепях, а верхние — на раздвижках.

На следующий день подъем в пять утра. В шесть - завтрак. Это был голодный день, хлеб и вода: тем, кто идет на работу, дают 600 граммов хлеба, тем, кто остается, — 400. От работы я отказался. Меня посадили вместе с другими отказниками в 10-ю камеру. Там был один парень, Саша Тарное, детдомовец: родители погибли в железнодорожной катастрофе. Говорит, в детдоме самые лучшие — дни поминок, когда всем детдомом ездили на кладбище и собирали все, что лежало на могилах. Однажды у них старшие украли полвагона носков и раздали всем детям. Их посадили. Сам он сел в 17 лет за воровство. Сейчас ему 21, сидеть еще год.

Сводили нас в баню. Помыться толком не дали.

Вечером меня вызвал начальник нашего отряда и

 

сказал, что если я не выйду на работу, то получу еще 15 суток. В общем, сидеть здесь так вот очень глупо, и я решил, что лучше выйти на работу.

На работу вели нас солдаты с собаками. Я попал на погрузку леса. Ни рукавиц, ни одежды не выдали. Трактора, машины и стволы деревьев грузили вручную.

На обед принесли кашу. Давали в грязных мисках по черпаку.

В четыре нас повели в ШИЗО. Сначала бросили в те клетки. Оттуда вызывали по одному, переодевали, обыскивали и отправляли в камеру. На ужин была баланда и кусок рыбы.

После проверки Коля достал из ануса (!) капсулу, мужики сделали закрутки и покурили. Капсула была вся в крови. Я спрашиваю: «Что, геморрой?» Он: «Да чего только нет!»

Так пять дней. Вернулся в свой отряд, на свою койку. Правда, на ней уже кто-то спит, но он сейчас в изоляторе. Здесь хоть выспался на матраце. Пока я сидел в изоляторе, у меня украли теплые брюки, рукавицы и нарукавники. Я написал заявление и отдал завхозу.

Работать меня сегодня поставили отдельно. Из горы стоек из вагонов надо вытягивать проволоку, раскручивать ее и складывать. Работа очень трудная, а норма такая, что выполнить ее невозможно в принципе. Это значит, на меня началось давление.

23 ЯНВАРЯ. Вчера получил два письма от мамы. Она пишет, что посылка к ней вернулась: мол, куда убыл — неизвестно. Что из КГБ о моих записях никакого ответа нет.

Сшил себе что-то типа шарфа на шею из куска ватника с пуговицей, высокий, на полголовы (у нас телогрейки без воротников) и нарукавники. Мужики сказали, что это я ловко придумал.

 

Я написал письмо прокурору.

Сегодня надо во что бы то ни стало попасть в баню с малолетками, постирать наконец белье — уже месяц не стирано. В прачечную отдавать нельзя — не найдешь потом, да и целых два дня голым ходить придется. А если меня за самостоятельной стиркой застукают — нарушение запишут. А я ведь просто хочу быть чистым.

24 ЯНВАРЯ. Сегодня был слет передовиков и торжественный обед для них. Я тоже записался. Из отряда были 15 человек. Нам разлили гороховый чистый суп, дали рожки и по куску жареной рыбы.

26 ЯНВАРЯ. Сегодня ровно 100 дней до моего освобождения.

На улице очень холодно. Я опять заболел. Вызывали к оперу по поводу моего письма в прокуратуру: «Что это? Пиши объяснение, осужденным нельзя писать письма в учреждения!» Я написал заявление, чтобы мое письмо все-таки отправили, а с него потребовал официальный ответ, где сказано, что нельзя.

В отряде повесили памятку для осужденных, что колония переходит на самофинансирование, что они (то есть мы) должны трудиться и экономить.

28 ЯНВАРЯ. Снились женщины. Пришел с завтрака и написал небольшое предложение в газету. Работать не по старинке, а ввести рубрику «Осужденные администрация», где будут открыто говорить о недостатках, трудностях, о том, что от нас требуют, а сами не выполняют. Взять, к примеру, приказ начальника колонии о вежливом обращении. Этот при.-каз не выполняет в первую очередь сама администрация. В конце написал: «Политика нового времени позволяет нам высказывать свое мнение, надеюсь на поддержку и публикацию моего предложения». Пойду

 

на работу, воткну это в дверь замполиту, посмотрим, что будет. Ну не могу я, жить как все!

На работе Зуйков, работник администрации, постоянно оправляется у конторы, хотя до туалета дойти — 10 метров. Мастер сегодня обрушился на пильщиков, забросал костер.

Обед обычный, перед столовой опять заставили всех завязать шапки. Потом погнали на флюорографию.

Капенко сегодня надорвался, еле передвигается, говорит, боль в паху ужасная.

Вечером пришел Конь-голова, сказал, что Васе Кузьмину дали 10 суток за невыполнение нормы. Вася там один работал, он даже два часа к своему рабочему дню добавил, хотел подарок за хорошую работу получить. Наверное, это из-за того, что я называл его свидетелем в моем деле. Ведь если свидетели откажутся, накажут меня. Завтра надо сходить к начальнику.

29 ЯНВАРЯ. Ровно месяц, как я здесь. А противно так, как будто я сижу годы.

На улице холодно. Очень тяжело без радио, как в тайге живем.

Сегодня Грачу вернули письмо, которое он написал по-эстонски. Мол, можно по-русски только писать. Грач говорит, что в его деревне никто русского не знает. А отрядник ему: дескать, ничего, соседа попросят. А сосед деньги возьмет за перевод. В общем, так и не договорились.

Сходил к начальнику насчет Васи, да все без толку.

Грач рассказывал про свой детдом в Эстонии. Там не бьют. Они сами били тех, кто повязывал красные галстуки. Директором там была дочь бывшего нациста, и все они очень этим гордились.

По дороге в зону разговорились с Полищуком. Говорит, что нарядов здесь не показывают, что в бух-

 

галтерии дают только выписку на одного или на звено. В июне они работали впятером, а закрыто было на 11 человек, то есть работали они еще за шестерых. Парней, которые подняли шум, сразу перевели в другую зону. Кругом обман.

31 ЯНВАРЯ. Сегодня выходной. В секции пыль - не продохнуть. Зимой здесь не моют: может намерзнуть лед, и люди будут падать.

Остались без обеда: трое пришли раньше всех, съели весь бачок.

На чистку картошки теперь назначают по списку, по одному человеку. Там кругом вода, почти не топят, начистить и нарезать картошки надо 50 кг.

3 ФЕВРАЛЯ. На меня пришла докладная, что я не выполняю норму, хотя каждый день я сдаю 9 кубов. Пошел в штаб. Меня сразу спросили, что это я веду разговоры про ЦРУ (не было ни слова). Сказали, что мое заявление рассмотрено, что мои свидетели остаются на долгий срок и вряд ли поддержат меня, а я вот-вот освобождаюсь и могу получить срок за клевету. Я повел разговор прямо. Мы потолковали о жизни, о работе, о Москве, договорились, что я напишу заявление о переводе в другой отряд.

На работе чуть не выбило проволокой глаз. Но работал я все равно от души. Навел порядок. Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, это моя немецкая педантичность, унаследованная от отца, - с детства привык к чистоте.

4 ФЕВРАЛЯ. Сегодня сделал норму уже к 16 часам. Кубов 18, но с их коэффициентом — всего 9. Потом пошел к костру на пилу. Смотрю, Грач и Русланов режут дрова диаметром 15-20 см. Говорят: приходил Зуйков (замначальника по политике), приказал пи лить дрова, потом их будут рубить, а в понедельник

 

придут машины — все это, наверное, для себя или для начальства. Пилят, конечно, из реквизита, откуда я проволоку вытаскивал: прекрасная береза, около трех метров, а идет на дрова. Все, понятно, не зафиксировано. На другой пиле мужики тоже говорят: Зуйков приходил сам забирать груженную машину. Значит, тоже «левый» товар, или хищение — на языке юристов. И так на них работаешь, а они еще у государства воруют. И еще 50% им от заработанного отдаешь.

Сегодня в нашем отряде ларек, но мне деньги еще не пришли, поэтому я «пролетаю».

6 ФЕВРАЛЯ. У меня новая жизнь. Во-первых, я с сегодняшнего дня сплю на другой постели, на месте Нуриева, его вчера перевели в другой отряд, в строй- бригаду, во-вторых, я сам жду перевода в шестой отряд в 10-ю бригаду.

В «Известиях» пишут о белорусских деревнях: автобусы не ходят, магазины не работают, школа — за 7 километров, сельсовет — за 15.

Из изолятора вернулся Бондарь. Говорит, что каждый вечер там всем теперь ставят клизму: кто-то настучал, где прячут курево.

7     ФЕВРАЛЯ. Я в другом отряде. Меня собрали с вещами вчера после отбоя. Поднялись на второй этаж, сразу бросилась в глаза чистота — это лучший отряд во всех отношениях. Единственное — помещение для 90 человек маловато, да и запах тот же, что и у нас. Мне тут же дали свободную койку. Рядом - радио, часы. Койка, конечно, ходит ходуном, к тому же она у окна, так что спать слишком светло. Тумбочки и табуретки — одна на двоих.

В этом отряде делают ульи из заготовленного нами леса. Мы норму не выполняем, тут все зарабатывают по 30-50 рублей. Правда, засчитывают только 7 часов

 

работы, притом, что начинается она в 7.15, а заканчивается — в 20.00.

В этом отряде встретил Костю, мужа Светланы. Когда-то я спас ее от тюрьмы. Она обвинялась в квартирной краже, но я сумел доказать, что она невиновна.

У парня, отморозившего руки в ШИЗО, началась гангрена, ему будут ампутировать пальцы.

8 ФЕВРАЛЯ. Пришли на работу. Цех закрытый, сравнительно тепло, кругом станки, есть даже современные. Мастер обо мне уже слышал. Поскольку у меня нет никакой рабочей специальности, меня поставили разнорабочим.

Сначала я чистил снег под готовые ульи. Потом таскал носилки с опилками на улицу, высыпал их в кучу, другие грузили их на машину. Потом делали рамки, прибивали уголки. Работал с башкиром Сатаровым, ему 60 лет. Посмотрел, сколько увозят отходов на свалку, а ведь все это можно было бы продавать населению, и не расходовать на топку хороший лес.

9 ФЕВРАЛЯ. Из цеха меня выгнали. Начальник Климов так и сказал: «Ты мне здесь не нужен». Видимо, боится, что я и тут что-то разнюхаю. Так что работал на БАМе (здесь это те, кто остался без работы).

Я все-таки разнюхал: тарифная ставка здесь на один улей превышает 40 рублей, на его изготовление уходит больше 6 часов. В среднем цех делает за день 100 штук, на 4 тысячи рублей. Предположим, половина идет на материал, значит, на оплату остается 2 тысячи рублей на отряд. Стало быть, на человека приходится примерно 20 рублей в день, то есть в месяц — 500. А мужики получают максимум по 50. Так что все остальное уходит «налево».

 

Сегодня в клубе замполит объявил, что те, кто работает по 12-14 часов и не успевает выполнить 8-часовую норму, будут наказаны. В общем, колония выполнила план всего на 102%, так что подарка никто не получит.

Зубного порошка нет уже 5 месяцев, а замполит об этом даже не знает.

11 ФЕВРАЛЯ. Сегодня принимал прокурор по надзору. Я, конечно, пошел к нему на прием. Разговора не получилось. На все мои заявления о произволе, неправильной оплате, хищениях он ответил, что это «несущественно». А о том, что у нас нет зубного порошка и кипятка, он, мол, и так знает.

Получил письмо от мамы.

За январь я заработал 1 рубль 16 копеек: ШИЗО в оплату не идет, а мне вместо 5 суток засчитали 15. Надо написать заявление.

Заходил в санчасть, чтобы проверили, что у меня с глазами. Видел, как зек делает уколы. Шприцы не кипятит, делает всем одним шприцем, только иголки моет в воде. Про глаза мне сказали, что ничем помочь не могут, даже определить, что у меня с ними.

С баней сегодня я «пролетел», надо попробовать попасть в субботу. Простыню заменили, но ее цвет особенно не отличается от той, которая была. Создается впечатление, что их вообще здесь не стирают.

12 ФЕВРАЛЯ. Хохол, забыл его фамилию, начинает делать улей на выставку в Москву. Готовых у нас стоит штук 500, но ни один не соответствует ГОСТу. Еще мужики рассказали, что у нас по штату записано 4 шлифовальщика, работает только один, а «закрывают» за четверых. По бумагам проходит механизированная уборка, делаем же мы все вручную: машина не работает.

 

13 ФЕВРАЛЯ. Вчера приехала мама. Мне дали сутки. Я взял пропуск, справки, зашел в нашу комнату: две койки, тумбочка и разные мелочи. Мама там была уже с трех часов, успела сварить курицу. Я сразу набросился на еду.

...Маму обыскали, забрали у нее все лекарства, деньги, ручки, переворошили все продукты. С ней была женщина, она пыталась пронести для мужа деньги в заднем проходе, но ее изобличили.

Пока мама здесь, ей нельзя выходить в поселок, даже за хлебом. Она привезла колбасу, шоколад, сгущенное молоко. Все эти продукты запрещены, и если я не съем их во время свидания, ей придется все это везти обратно.

Я ел, а она рассказывала, как следователь читал ей мой дневник, как пугал ее, что я отсюда не выйду. Как жаловалось на меня начальство колонии. Умоляла меня оставить их в покое. А я все ел и ел. У меня заболел живот, но я не мог остановиться. Съел курицу, огромный кусок мяса, выпил пол-литра кофе с молоком, конфеты, шоколад, торт... В 5 утра пошел в туалет и несколько часов не выходил... А потом опять ел и ел. А мама все смотрела на меня.

Туалет тут — дырки на улицу. Маме было очень тяжело, ведь ей уже 70 лет.

В три часа меня вывели. Разрешили взять передачу, раз посылку я так и не получил. Собрали, что могли, едва успел поцеловать ее.

На вахте у меня вытащили из передачи зубную пасту, сгущенку, конфеты. Еле уговорил оставить мне мыло, шарф, зеркальце и рабочие рукавицы. Разрешили лук, чеснок, батон белого хлеба, масло, сыр, немного ирисок — все это мелко изрезали. Кое-как выпросил оставить две пачки сигарет.

В отряде отложил сразу масла, сыра, ирисок и сигарет для «местной власти».

Вечером я сходил на ужин, угостил всех, кого

 

только мог, осталось еще на три дня. Вот и вся посылка.

16 ФЕВРАЛЯ. Третий день бегаю в туалет. Наверное, это от масла. Хорошо, что оно уже кончается.

Вася Кузьмин, работавший на все 200%, получил деньги только за 40%. С горя попал в санчасть одновременно с грыжей, язвой и легкими.

Дед, который ходит к нам из ОТК, — бывший полицай; начальник склада — тоже, их после войны выслали сюда, так они тут обосновались, командуют теперь в лагере. Удивительно, как бывает в жизни.

19 ФЕВРАЛЯ. Сегодня нас собрали в ПВР и объявили, что мы плохо работаем, но подарки нам все-таки дадут. Давали по пять пачек чая, по три пачки папирос «Любительские» и по маленькой банке паштета. Получили все, кроме меня, поскольку я пришел из другого отряда. Мужики были счастливы. А я сказал отряднику и мастеру, что они преступники и воры. Чем это закончится, я не знаю, но, по крайней мере, я наконец высказался.

21 ФЕВРАЛЯ. Сегодня по большому блату достал полбанки зубного порошка.

«Бугор» сказал, что я работаю до 1-го числа, а там мне найдут другую работу.

У нас в бригаде есть человек, уже пожилой, был раньше бригадиром, а сейчас работает на склейке. Он в свое время предлагал руководству делать из опилок и глины кирпичи, все рассчитал, прибыль должна была пойти уже через месяц. Но его с этим рацпредложением выгнали из бригадиров. Теперь он говорит только: «Был бы Сталин жив, расстрелял бы их за это разбазаривание!»

Да, есть в этих местах люди, которые на свободе

 

знают только рюмку с водкой, а здесь у них открываются таланты.

23 ФЕВРАЛЯ. Сегодня мужской праздник. Работали нормально, много досок идет с браком, но это вина не наша — такой лес привезли.

Ничего праздничного не было.

25 ФЕВРАЛЯ. Пришло письмо от мамы. Пишет, что забрала мою машину.

Меня ставят сторожем на склад, подальше от людей. Придется торчать там с 5 вечера до 8 утра.

Отрядник сегодня вызвал Серегу, пугал его ШИ-ЗО, грозил, что пострижет его и тот поедет домой лысым. Оказывается, Серега написал в газету критическую статью о нашем санитарном состоянии.

Вызывали в штаб. Женщина-лейтенант предложила мне подписать распределительный бланк, будто я после освобождения хочу жить в Караганде — дескать, в Москву мне теперь нельзя. Я отказался. Вернулся к себе и написал письмо в Моссовет Сайкину, чтобы ответили, имею я право жить в Москве или нет. Из-за этого получилось, что два письма, которые мне разрешено писать в месяц, я адресовал в газету и в Моссовет, а на родных ничего не осталось, придется ждать марта.

Мой живот не успокаивается, постоянно выбегаю на улицу. Видимо, это все-таки из-за повидла. Оно плохое, давно списанное, на нем дата изготовления - 1985 год. Серега рассказывал, как им продавали в ларьке списанные конфеты. Половину продали, а остальное скормили свиньям.

Отрядник вчера заявил литовцам: «Хватит «чирикать» по-своему, вы живете в России, говорить только по-русски, иначе — ШИЗО!»

Сегодня у нас банный день, пора идти.

 

27 ФЕВРАЛЯ. Серегу все-таки упекли за статью. Но не в ШИЗО, а в «каменный мешок». Это темная холодная бетонная комната с высоким порогом. Когда человек в нее заходит, он обязательно спотыкается и падает. Серега разбил руку. Телогрейку отнимают, чтобы было холодно. И не кормят.

Вечером Серегу перевели в ШИЗО, 5 суток дали. Такого поворота мы все-таки не ожидали: Серега активист, висит на доске почета и т.д. Сейчас его постригут налысо, а он ведь через неделю освобождается.

Вообще сегодня день пополнения изолятора. У Маматова в бандероли нашли 50 рублей, их забрали «в пользу государства», бандероль отправили назад, а ему показали постановление на 15 суток с переводом на полтора месяца в ПКТ (помещение крытого типа: камера как в тюрьме, служит для наказания, до 6 месяцев). Еще посадили парня, у него в руках лопнула бракованная пила. Слава Богу, никто не пострадал. Непонятно только, почему наказывают не мастера, который распоряжается выдавать нам бракованные пилы.

29 ФЕВРАЛЯ. Последний день зимы — год-то високосный!

Сегодня в завтраке мне попался маленький кусочек тушенки!

Работали на станке. Это надо видеть: вылетают щепки, которые могут не то, что глаз выбить — вообще убить. Хорошо еще, что все летит в сторону. Потом опять колотили рамки.

Завтра иду в ночь, сторожем. Значит, телевизор сегодня смотрю в последний раз. Кроме обязанностей сторожа на мне еще снег и изредка подмести раздевалку.

1 МАРТА — НАЧАЛАСЬ ВЕСНА!

Все ушли на работу, мы втроем — со вторым сто-

 

рожем и Игорем Гриневым (его должны куда-то везти: во время флюорографии что-то в легких обнаружили). У нас ждут комиссию по санитарному состоянию благодаря Серегиной статье. Так что целый день мыли плинтуса, тумбочки, полы.

Днем немного поспал. Снилась еда. Потом читал газеты. Пишут о «Памяти», о Прибалтике. О Нагорном Карабахе — ни слова.

Пришел на работу. Наши уже ушли, все открыто. Только Климов осматривал ульи и давал мне наставления.

Я помыл пол, подмел, выкинул, что не нужно. Простирнул носовые платки, носки, портянки. Пришла новая смена.

Саша Панасюк сломал средний палец на руке — он руку сунул в станок. Мужики прибежали ко мне за тряпкой, но она, оказалось, не нужна. Аптечки на складе нет, телефона тоже. Мы с ребятами помогли ему надеть штаны, намотать портянки, и начсмены повел его в санчасть.

Мой первый день работы на новом месте начался сЧП.

2 МАРТА. Половина десятого утра. Я уже в постели. Смена закончилась спокойно. Я посчитал все ульи, их 1744, они не реализованы, откуда же тогда взяться зарплате? Утром еще кое-что убрал, а в полдевятого нас вывели, обыск: потом столовая — все как обычно, только нет строя и очень спокойно.

Панасюк в отряде, швы ему вчера накладывал зек.

4 МАРТА. 15.30, я уже проснулся. Спал плохо - все кто-то ходит, разговаривает. Да и времени на сон получается всего 6 часов.

Вчера меня «сдали» отряднику — считал ульи и лес. «Бугор» сразу насторожился, начал спрашивать, кем я до тюрьмы работал. Как только узнал, что до

 

тюрьмы я работал инспектором уголовного розыска... В общем, к ульям больше не подойду.

Зато все перестирал. Мужики надо мной смеются. А я радуюсь, теперь у меня чистая одежда и все белье.

Между начальником цеха и отрядником началась война. Дело в том, что позавчера мужики для детей отрядника сделали маленький трактор. Получилось -просто прелесть! С рулем, сам выгружает, такие можно делать на продажу. А начальник цеха взял и сжег его.

Главная новость — меня поставили на дополнительное питание. Будут выдавать дополнительно хлеб, и в обед к первому — кашу. Все это очень странно, потому что сторожей никогда так не кормили. Вычитать за еду у меня будут больше. Хотя, как высчитывают, и так непонятно: например, у Кости — 23 рубля, у Сани — 30, еще у кого-то 25, а ели все одно и то же.

Серега завтра освобождается.

У меня кончился зубной порошок, не знаю, как теперь буду.

5 МАРТА. Два часа дня, но все не сплю: рядом прапорщик делает обыск, у него уже полный пакет ножичков, кипятильников — все это запрещено. У меня вчера при обыске чуть не отняли кусочек наждачной бумаги, которой подпиливал ногти: здесь стричь их нечем, приходится обкусывать, а потом зачищать наждаком.

Сегодня мне осталось ровно два месяца. Завтра буду уже считать ОДИН месяц и 29 дней. Сейчас пойду соберу свои железки и позанимаюсь. Сегодня ночной смены нет, поэтому можно сделать зарядку, чтобы никто не увидел, а то - ШИЗО. Надо еще как-то подремать, завтра хочу сходить в кино на утренний сеанс, да и телевизор хочется посмотреть.

 

7 МАРТА. Спал хорошо, снилась пшеница, ее пололи, а она превращалась в доски.

Хочу попросить отрядника принести мне зубного порошка. Если откажется, напишу заявление «хозяину», чтобы он сам принес. Самое обидное, что этот зубной порошок здесь никому, кроме меня, не нужен.

Дополнительную пайку решил отдавать, надо сокращать рацион.

8 МАРТА. Мысленно поздравил маму, сестру с женским праздником, пожелал им всего-всего. Больше мне поздравлять некого, в женщинах я уже раз очаровался.

Половина восьмого, с минуты на минуту придет бригада, сегодня рабочий день. А я пойду спать, вечером опять на работу.

У ворот плакала какая-то женщина лет 60. Ребята говорят, что ее лишили свидания с сыном за то, что она привезла ему что-то запрещенное. Второй день стоит она у ворот, когда его ведут на работу, и плачет.

Еще встретил Васю Кузьмина. Он болеет, но его так никуда и не переводят. Диету не дают. Конь-голова свирепствует.

Говорят, что на обед дают по куску жареной рыбы, вот и весь праздник.

10 МАРТА. Сегодня Климов спросил меня: «Что, мемуары пишешь?» Я ответил, что пишу. Он: «И про меня тоже?» Я: «Конечно». Он: «Ну, давай вместе почитаем, там у тебя такая толстая тетрадь». Я просто опешил, про общую тетрадь здесь никто не знал. Значит, на меня пришли бумаги по запросу, в том числе и о записях. Теперь можно ждать всего. Про тетрадь я сказал Климову, что передал ее с Серегой на свободу.

Перед выгрузкой бункера в цех влетел ДПНК Бе-

 

лов, весь взъерошенный, кричит: «Обшарьте все углы, нет человека из 15-й бригады! Если через два часа не найдется — будем включать «тревогу»!» «Тревога» — это когда всех выгоняют на улицу, травят собаками, избивают, все вещи из секций выбрасывают на улицу... Слава Богу, парня этого нашли. Почки ему отобьют уж наверняка.

Разговорился с мужиками из 3-й бригады. Работают на пилах по 12 часов — как говорит «хозяин», «по желанию». Пилы допотопные, постоянно застревают, чуть только туда набьется щепок. Один малый в 1985 году полез убрать лишние деревяшки, а кто-то пилу включил, его разрезало на куски, и все это попадало в бункер. Мужики потом чистили.

Написал заявление начальнику: кругом висят плакаты о личной гигиене, а зубного порошка нет уже полгода.

11 МАРТА. Моего соседа по койке забрали в сан часть со своим матрацем: мест нет, его положили на пол. А у меня температура и кашель, но в санчасть я не пойду, попробую вылечиться сам.

«Бугор» объявил, что вчера на дровскладе убили человека — ударили топором по голове. Там из ШИ-ЗО работали. Нашли тоже, куда их ставить.

Слушал мужиков: недавно во время госприемки браковщик ходил и ставил на непригодных ульях крестики мелом, следом за ним шел пожилой мастер и стирал их со словами: «Ничего, и так пойдет!»

12 МАРТА. Была интересная ночная смена. Мужики говорят, что тот парень из ШИЗО остался жив. В санчасти началась война: одна из фельдшериц пере спала с начальником санчасти, об этом узнал ее муж, начальник уголовного розыска, и устроил у начальника санчасти обыск.

У меня вчера сняли ремни с ульев, за которые я

 

отвечаю. Причем, когда я сдавал смену, все было на месте. Климов сделал мне предупреждение. Сегодня мужики говорят, что доподлинно знают, что это дело рук «бугра». Я и сам так думаю, он обожает интриги.

15 МАРТА. Сегодня начальник отряда заставил меня снять телогрейку: мол, на каком основании у меня пришит воротник? Понес мой воротник начальнику режима.

Потом Климов застал меня лежащим с закрытыми глазами на рабочем месте. Обещал меня снять за «неоправданное доверие». В общем, началось.

Пришли копии моего приговора суда и определения. Меня вызвал отрядник, интересовался, чем я собираюсь заниматься после освобождения. Не хочу ли я вернуться в МУР? Я ответил, что займусь надзором над ИТУ (исправительно-трудовое учреждение).

16 МАРТА. Мне записали два нарушения: невыполнение указания начальника отряда и нарушение формы одежды. За это меня лишают ларька. Лучше бы в ШИЗО посадили до конца срока.

Свой воротник я пока не отпарываю, хочу все-таки показать его начальнику — что он скажет. Просто из принципа.

Все готовятся к какой-то проверке. Обыски, уборки. На ужин даже жареную рыбу дали.

17 МАРТА. Дневники с 17 по 23 марта были найдены во время обыска и изъяты. В те дни я написал прокурору по надзору о хищении продукции и все, что мне удалось выяснить о махинациях с расчетами. Конечно, это письмо к нему не попало.

23 МАРТА. Меня вызвали в штаб. Мне объявили, что я водворяюсь в изолятор. Дескать, со мной «пытались по-человечески», поставили на хорошее

 

место, дали дополнительное питание, а я все равно продолжаю лезть не в свое дело и пишу дурацкие письма. Так что другого выхода у них нет. Я тут же объявил голодовку и отказался от работы. За это, «не отходя от кассы», я получил еще 15 суток. Итого -30 дней ШИЗО, а до освобождения мне осталось всего 44. Там же от меня потребовали объяснительную насчет голодовки и работы. Пока их читали, я потихоньку выкрутил под столом стержень. Этот стержень мне удалось пронести в камеру.