Гастроли по Кайскому району
О музыкально-драматическом театре Вятлага знали далеко за его пределами. Заявки на его приезд поступали из крупных совхозов и промышленных центров Кайского района (Вятлаг входил в административные границы этого района). Но оперативно-чекистский и политический отделы управления категорически возражали против поездок за пределы Вятлага по режимным соображениям: вне территории лагеря требуется усиленный режим, дополнительный конвой, не все могут получить разрешение на выезд за пределы Вятлага, для проживания среди вольных потребуются особые бытовые условия и прочее и прочее.
Но вопрос о гастролях вне лагерей помогло решить вмешательство нашего мецената, полковника Кухтикова. По его личному распоряжению, нам дано было право совершать гастрольные поездки по всему Кайскому району с соответствующей охраной и прочими условностями, ограничивающими свободную жизнь от жизни заключенных.
Первый выезд в свободный мир состоялся в поселок Рудничный, отстоящий на три километра от границ Вятлага, невдалеке от Первого лагпункта. Разрешение получили все, без исключения, работники театра. Предварительно нас основательно проинструктировали, как вести себя среди вольного населения. Запрещалось всякое общение, при деловых встречах мы не имели права беседовать на отвлеченные темы и даже вскользь касаться лагерной жизни. Чтобы не обращать на себя внимание, конвоиры были одеты в штатское и при себе имели пистолеты вместо винтовок.
Поселок Рудничный состоял из маленьких деревянных домиков, разбросанных в беспорядке где и как попало. Покосившиеся стены и провалившиеся гнилые крылечки, покоробившиеся дощатые крыши наводили унылые мысли. Немощеные улицы утопали в жидкой грязи. Воздух был пропитан копотью и угольным смрадом. За околицей высились деревянные корпуса предприятия. Земля чернела от сажи и копоти, - вот что представлял собой рабочий поселок Рудничный, где нам предстояло три дня выступать в полуразвалившимся деревянном клубе, помещение которого убиралось от вековой пыли от случая к случаю по приезде какой-либо захудалой самодеятельности.
Конвой предупредил, что уходить из клуба без разрешения запрещается, спать будем прямо в зале на скамейках, ходить в столовую только в организованном порядке в сопровождении конвоя.
Кормили в нескольких столовых. В лучшей, для инженерно-технического состава, столовались ведущие артисты театра. Рабочие столовые были предоставлены музыкантам, хористам, танцорам. Откровенно говоря, на некоторых лагпунктах во время гастрольных поездок, кормили лучше.
На следующее утро, после прибытия, я отпросился в госпиталь пленных немцев, для согласования времени нашего выступления там. Главного врача на месте не оказалось. Договорился с одной из лечащих врачей, молодой и энергичной женщиной, которая попросила включить в программу концерта номера, понятные и близкие немцам. Концерт состоял из вокальных, музыкальных и танцевальных номеров. Показывали сценки из оперетт, знакомых немцам авторов Кальмана, Эрве, Зуппе, Штрауса. Хореографическая группа танцевала тирольский, венгерский и испанский танцы. Впервые за время нахождения в плену, немцы вживую слушали знакомые мелодии и танцы. Многие были растроганы до слез. По окончании концерта, эта же врач во всеуслышание поблагодарила нас за доставленное удовольствие и незаметно для окружающих сунула мне в руку небольшой пакет, как позднее оказалось с табаком.
Вечером мы давали концерт в клубе. По окончании концерта, за кулисы пришел совершенно незнакомый нам мужчина, разыскал меня и сказал:
- После того, как переоденетесь, пойдете со мной. С конвоем я договорился. Сам вас заберу и сам верну обратно.
Приход неизвестного, в категорической форме предложившего мне идти с ним куда-то, меня не на шутку насторожил. Я у него спросил, по какому случаю и куда я должен с ним идти. Ответил он мне уклончиво: «Когда придем на место, увидите».
Я переоделся и мы пошли. Наши конвоиры, действительно не возражали, из чего я сделал вывод, что это одна шайка-лейка. В потемках шли по поселку, какими то закоулками. Вошли в продолговатый одноэтажный дом. В коридоре было так темно, что мой провожатый несколько раз зажигал спички, чтобы сориентироваться, куда идти.
Неожиданно, без стука и предупреждения он открыл одну из дверей и мы очутились в небольшой комнате, где за письменным столом сидел, как я вскоре убедился, одетый в гражданскую форму оперуполномоченный поселка Рудничный. Это был брюнет, еще сравнительно молодой. Он вежливо предложил мне сесть на одинокий стул, стоящий возле двери.
- Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения, - заученно чеканя слова, произнес уполномоченный.
Я ответил.
- Зачем вы утром один, без конвоира, направились в госпиталь к пленным немцам?
И на этот вопрос последовал исчерпывающий ответ.
- Вы давно знакомы с женщиной-врачом, организовавшей вам концерт?
- Первый раз сегодня утром её увидел.
- Что она вам передала по окончании концерта?
Совершенно искренне, ничего не утаивая, я рассказал, как прошел наш концерт, с каким огромным интересом отнеслись к нему пленные, как сердечно и тепло от их имени благодарила нас женщина-врач и в заключение презентовала артистам пачку табака.
- А что еще она вам передала?
- Абсолютно ничего!
- Вы ей что-нибудь передавали?
- Нет!
- Гражданин Рацевич! Разве вас не предупреждали перед выездом из Вятлага, что вам категорически запрещается общаться с гражданским населением, что-либо от него получать или передавать?
- Совершенно справедливо! Мой разговор с врачом носил чисто деловой характер и касался исключительно только предстоящего концерта. Ни о чем постороннем не говорилось ни слова. Я не считаю зазорным, что принял от неё в знак внимания не к себе, а к выступавшим артистам, этот скромный подарок.
- Как вы поступили, получив пакет?
- Поблагодарил от имени коллектива театра.
- Где сейчас этот пакет?
- Мы разделили табак среди курящих и каждый получил свою долю.
Поняв, что в этой истории замешан практически весь мужской коллектив театра, оперуполномоченный счел за благо не раздувать дело. Да и с Кухтиковым тягаться ему было не под силу. Поэтому я отделался строгим внушением, чтобы ни я, ни кто-то другой из нашего коллектива не смел ничего и никогда принимать от жителей поселка.
На обратном пути ни словом не обмолвился с сопровождавшим меня чекистом, видимо правой рукой местного оперуполномоченного. С тяжелым сердцем, мерзостным настроением возвратился я в клуб. Донимал навязчивый, мучительный вопрос: кому понадобилось быть доносчиком, что плохого было в том, что я принял на весь коллектив честно заработанную четвертушку табака.
Когда обо всем случившимся поведал своим товарищам, то все без исключения пришли к выводу, что стукач нашелся среди военнопленных, бывших на концерте. Значит и в их среде, как и у нас, процветают доносы. Ради мнимого собственного благополучия запросто могут продать, оклеветать, способствовать гибели.
На этом история с табаком закончилась. По возвращении в Вятлаг меня никто про этот случай не спрашивал. До следующей гастрольной поездки в поселок городского типа Кирс, пока управление Вятлага согласилось на выезд, прошло довольно много времени. Кирс располагался в двадцати километрах от Вятлага. Это был довольно крупный центр Кайского района с плавильными заводами. Представители администрации Кирса насколько раз приезжали в Соцгородок с просьбой ускорить приезд театра, так как с наступлением лета начинался период огородных работ, когда все население Кирса трудилось на приусадебных участках, заготавливая продукты питания на зиму. Наконец все условия были обговорены и соблюдены, решено, кому можно, а кому нельзя выезжать за пределы Вятлага, и наш театр оправился на гастроли в Кирс.
В Кирсе для жилья нам предоставили одноэтажный деревянный дом, видимо когда-то служивший общежитием, в котором мы устроились с большими удобствами, а не так, как в поселке Рудничном. Во всем наблюдалась чистота и уют. Каждый имел кровать с постельными принадлежностями. Кормили обильно, вкусно, всех в одной столовой.
На гастроли мы привезли свои лучшие постановки: «Сильву», «Марицу», «Свадьбу в Малиновке», «Цыганский барон» и драматические произведения «Без вины виноватые» и «Хозяйка гостиницы».
За неделю пребывания в Кирсе дали семь вечерних и четыре дневных представления. Изрядно устали. Еще бы, каждое утро проводилась обязательная репетиция. В два часа дня начинались дневные спектакли, с семи вечера – вечерние. Успевали только поесть и после обеда чуть-чуть вздремнуть. Я, например, был занят во всех спектаклях и опереттах.
Руководство завода предложило провести экскурсию по предприятию, устроить встречу рабочих с артистами, но ничего не получилось из-за отсутствия свободного времени. Дальше клуба и столовой мы нигде не были, поселка так и не увидали.
Билеты на наши концерты были раскуплены еще до приезда. Играли мы в
помещении клуба, которое раньше было большим каменным храмом. Сцена находилась как раз на месте бывшего алтаря и акустика зала позволяла говорить и петь, не напрягая голоса. Зал вмещал семьсот человек, но на представлениях всегда присутствовало до девятисот зрителей.
Первым спектаклем показывали «Сильву». Жители Кирса никогда не видели у себя оперетту. Восторгам не было границ. Не обошлось и без курьезов. Так, сидевший в первом ряду гражданин, захмелев от музыки, арий и танцев, глядя на Сильву, со слезой в голосе произнес на весь зал: «Эх! Мне бы такую женщину!», чем вызвал бурю восторга, и даже аплодисменты зрителей.
На прощание нами был дан сборный концерт из трех отделений. Как ведущий в конце трехчасового выступления, я обратился в зал со словами благодарности за теплый прием и внимание. До отказа заполненный зал устроил всем артистам, вышедшим на авансцену, бурную овацию. Тут и там раздавались крики «Браво», «Бис». Публика скандировала «Молодцы», «Спасибо»...
Возвращались в Вятлаг в отличном настроении, вполне удовлетворенные и материальным успехом. За вычетом расходов на транспорт и недельное пребывание в Кирсе, не текущий счет театра было перечислено свыше двадцати тысяч рублей.
Уезжали пассажирским поездом. Декорации, реквизит, ящики с костюмами погрузили на стоявший на запасных путях почтовый вагон, который потом прицепили к пассажирскому составу. Ответственность за сохранность реквизита возложили на двух оркестрантов, закадычных друзей и шутников Николая Лебедева и Владимира Титкова. Они так и ехали в этом вагоне, окруженные софитами, кустами, деревьями. Из почтового вагона можно было свободно выходить в пассажирский, что они и сделали, заказав себе чаю в почтовый вагон. Молоденькая проводница, принеся чаю, пришла в восторг от бутафории и позвала свою сменщицу, посмотреть на чудеса сцены. Софиты они приняли за фотоаппараты и стали просить друзей их сфотографировать на память. Друзья не растерялись, но потребовали оплаты за труды в виде вина и закуски. Девушки не заставили себя долго упрашивать, вмиг исчезли и через некоторое время вернулись с авоськой, в которой лежали бутылка самогона, соленые огурцы, черный хлеб.
Приготовление к «фотографированию» заняло несколько минут. Из угла вагона вытащили самый большой прожектор, накрыли его куском темной падуги. Проводницам было невдомек, как это в темном вагоне можно фотографировать.
Некоторое время заняло размещение фотографируемых перед «объективом фотоаппарата». Титков встал за штатив, Лебедев ходил вокруг девушек, выбирая наиболее удачные позы.
- Так, курносенькая, поверните голову, чуть-чуть вбок. А вы, беленькая, встаньте рядом и делайте вид, что глубоко задумались о смысле жизни. Подоприте подбородок кулачком, так, так, ну прямо Роден...
- А что, если им встать в обнимку, устремиться томным взором прямо в «фотоаппарат»? Я думаю, это будет весьма оригинально. Как вы считаете, Николай Ильич? – спрашивал Титов из-за прожектора, едва сдерживая смех.
- Нет, Владимир Степанович, я думаю, что это уже не модно и выглядит по мещански. Раскрепощеннее надо девочки, раскрепощеннее...
Так они мучили бедных проводниц, пока те совсем не растеряли последние остатки девичьей гордости и не сдались на милость победителей в лице галантных Титова и Лебедева. Расставаясь, ребята попросили адреса девиц, чтобы знать, куда отправить «готовые фотографии».
До станции Лесная мы доехали часа за два. Во время разгрузки вагона с декорациями все обратили внимание на чрезмерно суетливых Титкова и Лебедева, заплетающимися языками пытавшихся отдавать четкие и решительные указания. Всем стало ясно, что оба под изрядным хмельком, а на Пятом лагпункте они рассказали нам, как стали профессиональными лже-фотографами, соблазнили девушек, да еще и самогон заработали. Нашему смеху не было конца и еще все долго вспоминали их похождения на гастролях в Кирсе.