Военные силы Союза
Здесь уместно будет сказать, какими силами располагал Союз Защиты Родины и Свободы к маю 1918 года.
После отъезда на Волгу полковника Гоппера начальник штаба Союза полковник Перхуров (он же Петр Михайлович, а для заочных упоминаний — Сарра) временно взял на себя обязанности начальника воинских кадров, и к концу мая 1918 года у него были организованы следующие воинские учреждения и части:
1.1-я пехотная дивизия воинских кадров. Начальник дивизии — гвардии полковник Жданов. Его штаб находился в квартире Сидорова (поручика Аваева) и Парфенова (штаб-ротмистра Покровского). Оба они уже разыскивались чекистами по «крапивнинскому делу» (в чем это дело заключалось, мне неизвестно), поэтому они жили по чужим документам. Адрес штаба дивизии: Малый Лёвшинский переулок, 9, кв. 3. Кажется, хозяевами квартиры была семья Голикова.
По словам капитана латышских стрелков Пинки (в штабе он был известен как Арнольд, это его настоящее имя; у полковника Гоппера он был помощником, поэтому знал много больше положенного; у полковника Перхурова он остался на прежнем месте), 1-я дивизия кадров была полностью сформирована. Значит, по расчету Б. Савинкова, в ней было 344 командира до взводных включительно.
2. Артиллерийский центр. Начальник — гвардии капитан Шредер. Адрес: Остоженка, 43, гостиница «Малый Париж». У него было около 300 человек офицеров-артиллеристов и несколько верных фейерверкеров. Во исполнение поставленного начальником штаба задания с этим составом капитан Шредер забирал на склады организации из
разных квартир спрятанные винтовки, ручные гранаты и даже пулеметы. И одновременно всякими способами получал из большевицких складов патроны и взрывчатку. К концу мая благодаря энергичной работе капитана Шредера и его кадров артиллерийские склады Союза имели достаточное количество боеприпасов.
Номер гостиницы, в которой жил капитан Шредер (офицер 3-й лейб-гвардии артиллерийской бригады), был одним из явочных пунктов начальника штаба. Но принимались им здесь только совершенно верные люди.
3. Кавалерийский центр. Начальник — штаб-ротмистр и Георгиевский кавалер Виленкин Александр Абрамович. (Он был еврей и, вероятно, в офицеры произведен при Временном правительстве.) Адрес: Скатертный переулок, 50, кв. 1. А.А. Виленкин жил в мирное время в Москве. Был известным присяжным поверенным, часто выступавшим защитником по политическим делам. Знаю от него, что он защищал в свое время Крыленко. Будучи евреем, Виленкин, под предлогом создания отряда еврейской самообороны, к маю собрал возле себя значительную кавалерийскую офицерскую группу. По данным небезызвестного чекиста Лациса, Виленкин — «начальник кавалерийских частей и казначей Союза Защиты Родины и Свободы» *. «Виленкин состоял юрисконсультом английского представительства. Через него и снабжалась деньгами военная организация. Источник, очевидно, английский»**.
4. К маю 1918-го в Петровско-Разумовском полковником Сахаровым была создана исключительно из студентов Петровской академии 2-я пехотная дивизия командных кадров Союза. Дивизия была крепко спаянная и многочисленная. Полковник Сахаров считал, что у него окажутся «под ружьем» в нужное время свыше 2000 человек (в кадрах числилось около 1000 человек). Поэтому он свою дивизию разделил на две. В дальнейшем эта часть явилась студенческим ядром Союза и очень скоро наладила организационные связи со студентами других высших учебных заведений.
О существовании студенческих дивизий Пинка не знал, возможно, поэтому они не пострадали при разгроме наших организаций в Москве, Казани, Владимире.
5. В апреле 1918 года полковник Перхуров вел переговоры с лейб-гвардии Преображенского полка капитаном Смирновым (у него кончик носа был отсечен пулей) о вхождении в наш Союз возглавляемой им группы гвардейских офицеров. По словам начштаба, группа эта была немногочисленна, но с большими претензиями. В чем заключались претензии гвардейцев — не знаю. От встреченного мною в 1939—1940 годах в Варшаве капитана Б.А. Смысловского, бывшего начштаба местного отдела РОВСа, слышал, что в бытность свою в Москве в
начале 1918 года он был активным членом гвардейской группы, возглавляемой капитаном Смирновым.
6. Группа СЗРиС продовольственной милиции. Начальником ее являлся подполковник Бредис. Сколько человек было в этой группе — сказать не могу. Полагаю, что человек около ста. Но «вполне надежных и верных».
До середины апреля 1918 года наша организация не имела никаких денежных средств. Ставить работу и развивать ее было не на что. Мне не раз приходилось слышать от сочувствующих нам лиц: «Раз у вас нет крупных денежных средств, нечего воду мутить! Без денег ничего не выйдет. Ленин со своей гоп-компанией никогда бы не захватил власть в России, если бы ему не оказал всемерную помощь деньгами и опытными агитаторами немецкий Генеральный штаб».
Наша группа (тогда она называлась «савинковской», а мы все были «савинковцами»), несмотря на свою нищенскую бедность, все-таки воду мутила. Конечно, мы не собирались голыми руками свергать большевиков, но везде, где только могли, создавали «гнезда» из своих сторонников. Членами таких «гнезд» почти всегда были офицеры, гимназисты старших классов и студенты. В апреле Союз впервые получил денежную поддержку. Она пришла от чехословаков, пишет Б. Савинков. (От Масарика, уточняет Лацис. И тот же Лацис утверждает, что через А.А. Виленкина шло снабжение Союза деньгами из английского представительства в Москве.)
В 20-х годах Флегонт Клепиков писал мне, что как раз накануне ареста подполковника Бредиса зашел к Фридриху Андреевичу и передал ему большую сумму денег. И хотя чекисты обыска у Бредиса не производили, деньги исчезли. По письму Клепикова, Бредис жил в латышской семье.
Когда финансовые дела в Союзе поправились, инициативная группа приступила к организации антибольшевицких сил на широких началах. Тогда и была открыта наша лечебница. Началось формирование кадровых частей всех родов оружия. Всем чинам было назначено жалованье. Сколько получали другие чины штаба, я не знаю. Лично я получал 500 рублей в месяц. Командир полка и батареи — 500 рублей, командир батальона — 400, роты — 375, взвода — 350, отделенный и рядовой — 300 рублей.
По словам Савинкова, все офицеры получали жалованье от штаба Союза и несли только две обязанности: хранить абсолютную тайну и по приказу явиться на сборный пункт для вооруженного выступления.
В целях конспирации все части СЗРиС были организованы пятерочной системой. Полк имел 4 батальона, батальон — 4 роты, рота — 4 взвода, взвод — 4 отделения, отделение — 4 звена, звено — 4 рядовых.
Со слов капитана Пинки знаю, что наша 1-я дивизия командных кадров была полностью сформирована до взводных командиров вклю-
чительно. Унтер-офицеров на должности отделенных и рядовых солдат предполагалось набрать мобилизацией во время восстания. Но в Москве было еще много офицеров, настроенных антибольшевицки и никак не организованных. Посему штаб Союза постановил начать набор командных кадров 2-й дивизии. Были ли набраны кадры 2-й дивизии — не знаю, я занимался своей работой в провинции, с Перхуро-вым встречался редко, и разговоры были у нас деловые. Предполагаю, что нет.
В апреле 1918 года «бесприютные» офицеры, рекомендованные кем-нибудь из членов Союза, получали маленькое пособие и направлялись на временное жительство.
1. В клубы анархистов на Большой Дмитровке и в Сивцевом Вражке. В последнем никто из них не засиживался. Помещение пустовало, как сказал начштаба, «до лучших дней». Но, скорее всего, его пустота и запущенность объяснялись тем, что таинственный «господин поручик» появлялся там и начальственно покрикивал на дежурных. Наш штаб, кажется, не терял надежды договориться с Прилуко-вым, а потому и не хотел обострять отношений с ним из-за пустующего особняка.
2. Устраивались для лечения в больничные помещения больших домов, тогда еще кое-где сохранившихся после войны.
3. По латышским связям подполковника Бредиса некоторые офи-церы-«бесприютники» принимались на службу в продовольственную милицию. Туда направлялись вполне надежные члены Союза. Начальником продовольственной милиции был Веденников (фамилия из показаний Пинки). Его я не знал и никогда не видел. Не знаю, кто он такой. Даже не могу утверждать, что он был членом Союза. Допускаю, что мог не быть, а принимал к себе охотно наших людей потому, что ему для охраны складов с продовольствием нужны были надежные люди. Нужно сказать, что по тогдашнему времени член Союза, принятый на службу в продовольственную милицию, считался хорошо устроенным, он был легализован и «законно» вооружен. Надо полагать, что через своих людей, по большей части латышей, преданных Бреди-су, Союз легально и нелегально получал из «складов продовольствия» оружие, огнеприпасы и документы.
Как было после 30 мая 1918 года, не знаю, но при мне членами Союза состояли только офицеры, врачи и военные чиновники, которых в то время в Москве были тысячи. В одиночку или небольшими группами они ходили по городу голодные, холодные и грязные, часто не имели пристанища, в котором можно было приткнуться и как-то легализоваться. Естественно, что войти в нашу союзную систему охотников было много, но ходов к ней было не найти.
Студенческая и учащаяся молодежь находилась совершенно изолированно от общей схемы Союза.
Всех офицеров когда-то славной русской армии, теперь искавших хлеба и угла в Москве, можно разделить на три группы.
Первая группа. Идейные противники советской власти, истинные патриоты России (за слово «патриот» тогда расстреливали), готовые за свою страну и свой ошалевший от угара войны народ жертвовать всем, даже жизнью. При всех обстоятельствах они держали себя очень скромно, но независимо. Никогда не жаловались, ни на что не напрашивались. Многие из таких офицеров, несмотря на нужду и горе, не хотели идти в наш Союз, так как имя Савинкова было для них одиозно. «Ворон ворону глаза не выклюет! И Ленин сволочь, и Савинков не лучшая скотина!» — так почти всегда заканчивались с ними мои переговоры. И все такие бессребреники патриоты почти всегда бывали из кадровых обер-офицеров старой армии. На рукавах у них были видны следы от нашивок за ранения, а на груди гимнастерок случались незашитые дырки от сорванных с мясом боевых орденов. Не признавали Савинкова именно боевые орлы с поломанными крыльями, а не тыловые крысы. С генералами и штабс-офицерами мне говорить не приходилось.
Такие идейные офицеры с нами редко договаривались. Чаще они шли в монархическую организацию генерала Довгерта. Многим претило туда идти, потому что она подпиралась немцами. И хотя даже су-харевские торговки открыто судачили о «царской организации немца Довгерта», ВЧК членов этой организации не трогала. Ведь она находилась под покровительством «самого» Мирбаха. Чтобы не быть голословным, забегу вперед. 30 мая 1918 года к послеобеденному времени весь подвал ВЧК на Лубянке был забит нами — членами Союза Защиты Родины и Свободы. А сверху все спускали к нам в подвал то одного, то двух, то сразу трех человек — всё членов нашего Союза. Так, втолкнули к нам двух неизвестных, будто членов Союза, будто беспогонных офицеров, и с ними важно спустился, твердо ступая со ступеньки на ступеньку, немецкий фельдфебель в полной своей форме. Куда девались серые наши беспогонники, пришедшие с нарядным немцем, и кто они были такие, я не помню. Но за фельдфебелем стал незаметно наблюдать. Он держал себя независимо, непринужденно, свободно стал всех нас обходить, заговаривать, расспрашивать. Многие наши от немца отворачивались, но кое-кто начинал с ним лопотать на немецком. Но, видно, беспредметный разговор не удовлетворял немецкого фельдфебеля, и он, любезно козырнув, переходил к следующей группе. Пробыл он с нами часа два-три. Покурил, кое-кого угостил папиросами. Глянул на часы (чекисты тогда еще часов не отнимали, и я тоже был при часах), поднялся уверенно к выходной двери, постучал. Ему немедленно открыли. Он ушел, и больше мы этого фельдфебеля не видели.
Кто-то тогда с усмешкой сказал: «Приходило немецкое начальство освобождать своих ребят из довгертовской организации».
Вторая группа (сравнительно небольшая). Это авантюристы и любители сильных ощущений. Они сразу настойчиво требовали принять их в организацию и дать «револьвер и опасную работу». С этими
людьми нужно было держать ухо востро. Они в некоторых случаях могли быть очень полезны, но могли и такой вред принести, от которого не оправишься. Все такие головорезы направлялись к подполковнику Бредису. Он их прощупывал и осторожно использовал в своей разведывательной работе, в которой все держалось на преданных Фридриху Андреевичу латышских офицерах и стрелках. Их было немного.
Подполковника Бредиса выдал чекистам латышский стрелок. По словам полковника Эрдмана, красный стрелок Варпа (?) узнал адрес Фридриха Андреевича от одного из преданных ему латышей. Отнес в ВЧК, и Бредис был немедленно арестован. Последний свой путь из Бутырской тюрьмы на Лубянку он совершил под конвоем «своих» стрелков, на помощь которых рассчитывал (см. сборник «Чека», изданный в 1921 году социалистами-революционерами в Берлине). Но расчеты Бредиса не оправдались. Где был расстрелян этот необыкновенной храбрости человек и кто из агентов ВЧК его убил, выяснить не удалось.
Третья группа (самая большая, серая, безликая). Это всё обер-офицеры, в подавляющем большинстве окончившие школы прапорщиков или произведенные в офицеры из нижних чинов. Многие из них имели Георгиевские кресты, а в послужных списках у них было записано по нескольку ранений.
Оказавшиеся не у дел и без средств к существованию, лишенные возможности вернуться домой, так как происходили по большей части из местностей, занятых немцами, они отмахнулись от «политики» и начали искать «честной, мирной работы». Советскую власть они недолюбливали и, случалось, даже поругивали ее из-за своего безнадежно голодного состояния. (Да и кто в те немногие месяцы, в которые ВЧК еще не успела заткнуть кляпами «беспартийные» рты, не ругал, не проклинал большевиков и их «прислужников жидов»!) А приткни их власть в то время куда-нибудь, и они покорно тянули бы свои рабочие лямки. Но рабоче-крестьянская власть о том, чтобы приручить их к себе, не хотела думать. Наоборот, считала попавших в беду фронтовиков элементом социально чуждым, даже враждебным и теснила их как могла.
Наш Союз время от времени давал таким «безразличным» небольшие пособия и постепенно брал их на учет, имея в виду использовать их в «горячее время» если не как рядовых работников в своих боевых частях, то хотя бы как подсобных тыловых помощников. Этим делом занимались (вне стен лечебницы) доктор Григорьев и полковник Страдецкий. Таких лиц, попавших к нам на учет, к маю насчитывалось в Союзе, вероятно, под тысячу (по словам доктора).
Словом, к маю 1918 года в рядах СЗРиС в самой Москве и пригородах было около двух-трех тысяч человек. Это из того, что мне известно.
Полковник Перхуров считал, что из этого числа в случае восстания хорошо, если человек 300—400 выйдут на улицу с оружием в ру-
ках. И, по его мнению, это будут в подавляющем большинстве студенты и гимназисты.
На офицеров начштаба особенно не рассчитывал. Вероятно, помнил Юрьевские офицерские курсы, да из теперешних разговоров со многими офицерами выяснил, что все они устали от войны и революции и прежде всего хотят «пожить и отдохнуть в мирной обстановке».
Примерно такое же впечатление сложилось у меня и после встреч с офицерами в провинции. Перхуров в частных разговорах утверждал, что, если неустроенным офицерам Троцкий предложит работу по специальности, они охотно ее примут на каких угодно условиях и будут служить в Красной армии так же добросовестно, как служили в Императорской. Я возражал, что офицеры военного времени, может быть, и пойдут служить верой и правдой Ленину-Троцкому в Красную армию, которая уже начала формироваться, но кадровые офицеры, маленько отдохнув, разберутся в обстановке и примут самое активное участие в борьбе с большевиками.
Однако, уже передохнувши (с декабря 1917 по май 1918 года), мои дореволюционные боевые товарищи в наш Союз не шли, в Добровольческую армию не ехали, а сидели на месте — ждали погоды. Мотив; «Мы друг друга знаем. Начнете — сразу поддержим, а регистрироваться ни к чему. Здесь у вас верховодит Савинков, на Дону — Корнилов. Оба много натворили для революции! Пускай и расхлебывают свою кашу!»
Только один подполковник В. откровенно сказал: «Всякие знатные Гучковы и Милюковы сделали революцию в феврале. Хотели отрезать ее только для себя на двадцать копеек, а она обернулась целым рублем. Пускай платят!» Позже я узнал, что подполковник В. одним из первых стал краскомом.
Не могу не признать, что прав был полковник Перхуров. Когда большевики объявили мобилизацию и начали собирать в Красную армию командный состав, многие из «отдыхавших» офицеров пошли служить к ним.
В сентябре 1920-го в Минске, на Захарьинской улице, в Управлении инспектора артиллерии — красного, конечно, — я встретился с полковником Борисовым. В старой армии, в 1916 году, он командовал дивизионом, был Георгиевским кавалером. Теперь, в красном артиллерийском Управлении, он занимал какую-то скромную должность. От него я узнал, что все оставшиеся на местах наши общие знакомые офицеры «хорошо устроились». Кто обучает артиллерийскому делу «красных курсантов», кто дает уроки верховой езды нынешним сановникам, а многие стали военспецами в частях Красной армии. Словом, все служат, все работают — «пристроились». Что станет с нашими военспецами и инструкторами, когда они обучат «красную смену», ни полковник Борисов, ни я предположить не могли.
Прав был Перхуров: в Добровольческую армию ушли единицы.