- 149 -

Глава IX

АРЕСТ СОЛОМОНА ДОЛЬНИКА

 

Зимой 1965 года вновь возник план выезда в Израиль через Польшу с помощью фиктивного брака. В Москве стали известны случаи отъезда евреев в Варшаву, а оттуда в Эрец-Исраэль в "сопровождении" польских "женихов" и "невест". Нэра поддержала этот план и согласилась поехать в Польшу, в город Люблин, где жила Стася, ее бывшая няня, ставшая польской гражданкой после войны.

Мы надеялись, что в Польше израильское посольство поможет нам деньгами: мне найти "невесту", а Нэре - "жениха", которые вывезут нас. Мы знали, что из Польши в Израиль уехать было значительно проще, и нам казалось, что план наш реален.

В Москве я решил передать в израильское посольство свою просьбу о денежной помощи и для этой цели хотел встретиться с его сотрудниками.

Михаил Григорьевич Гурвич, посещавший по праздникам израильское посольство, назвал мне несколько фамилий дипломатов, которые могут помочь, и в первую очередь, первого секретаря посольства Давида Бартова.

В Москве я стал искать еврея, имеющего связи с израильским посольством. Мой выбор пал на Соломона Дольника, члена кружка Эзры Моргулиса, который совместно с ним печатал и распространял материалы еврейского "самиздата".

После смерти Эзры Моргулиса (8 марта 1965 года) этой

 

- 150 -

деятельностью продолжал заниматься Соломон Дольник, с которым я познакомился еще в начале 60-х годов[1].

Я позвонил Дольнику, и мы встретились поздно вечером в районе метро "Университет". Дольник знал мою биографию от Эзры Моргулиса, но я вновь рассказал ему об аресте за желание бежать в Израиль в 1949 году, тюрьмах и сибирских концлагерях и закончил свой монолог просьбой о помощи.

Дольник произвел на меня хорошее впечатление. Несмотря на возраст, он был крепким мужчиной, прошел армию и фронт, долгие годы работал геодезистом в Сибири. Дольник обещал передать мою просьбу о денежной помощи в израильское посольство и ему удалось это сделать.

Кажется, во время нашей второй встречи (встречались только поздно вечером, боясь подслушки и фотографирования) Дольник передал мне отпечатанную фотоспособом географическую карту Израиля, которую я использовал как образец, а после ареста Дольника перефотографировал и копии передавал активистам алии во многих городах бывшего Союза.

Мы встречались еще несколько раз, но всегда в темноте и на улице, опасаясь слежки и ареста со стороны КГБ.

В эти дни в Москве стало известно об открытии в мае 1966 года международной сельскохозяйственной выставки, на которой будет представлен израильский павильон.

Нэра готовилась к отъезду в Польшу также в мае 1966 года. Она покупала подарки для своей польской няни, надеясь на помощь ее семьи, приславшей Нэре вызов для поездки в гости.

Хорошо помню, что я не поехал провожать Нэру вместе с Ефим Абрамовичем (профессором Зарубинским) на Белорусский вокзал, опасаясь слежки и провокации со сто-

 


[1] Книга проф. Б. Пинкуса по истории сионистского движения. Справка о Соломоне Дольнике.

- 151 -

роны КГБ. Нэра уехала в Польшу в начале мая, и в эти дни в Москве на ВДНХ открывалась сельскохозяйственная выставка. Нам стало известно о строительстве там израильского павильона.

Соломон Дольник рассказывал, что передал мою просьбу о встрече с израильским дипломатом, она должна состояться на территории строящегося израильского павильона.

Хорошо помню тот майский день, когда взяв свой фотоаппарат, я отправился на ВДНХ. Эти места были мне хорошо знакомы: несколько лет назад я фотографировал советских туристов у фонтана "Дружба народов", работая фотографом на фабрике фоторабот. Здесь, в глубине фонтана, водяные фейерверки воды поднимались на высоту, переливаясь радугой на солнце на фоне трехметровых медных фигур колхозников и колхозниц, строящих "светлое будущее".

Было около 12 часов дня, когда я под видом туриста направился на территорию строящегося израильского павильона.

Дольник рассказал мне до этого, что бросил записку в одну из дипломатических машин посольства Израиля, стоявших на бульваре на Старой площади.

Я прошел до середины площадки, где уже воздвигали стены будущего израильского павильона, когда увидел, как из противоположного угла ко мне приближается невысокий, рыжеватый человек в сером плаще. Я пошел ему навстречу и вдруг заметил, как из другого угла павильона к нам направляется человек в комбинезоне "рабочего". Конечно, это был агент КГБ, не скрывавший своего любопытства. Я, не меняя направления, прошел мимо израильского дипломата и успел сказать только одну фразу: "Я Михаил Маргулис, прошу помощи", и быстро удалился. Израильский дипломат, сразу оценив обстановку, тоже прошел мимо.

 

- 152 -

Вечером я позвонил Дольнику, и мы встретились на обычном месте, у метро "Университет". Я рассказал ему о своей встрече на ВДНХ, и Дольник подтвердил, что, видимо, это был израильский дипломат Давид Гавиш, второй секретарь израильского посольства в Москве.

Я попросил Дольника познакомить меня поближе с сотрудниками израильского посольства. Дольник обещал это сделать во время приема гостей на банкете в ресторане "Золотой колос" в честь израильской делегации.

В середине мая 1966 года мы встретились с Дольником на лавочке возле фонтана "Дружбы народов", где он передал мне пригласительный билет на банкет, организованный израильтянами. Мы договорились разойтись и вновь встретиться на банкете.

До ресторана надо было пройти минут десять, и эта прогулка по жаре вызывала страшную жажду - очень хотелось пить.

На большой открытой веранде ресторана стояли длинные столы, накрытые белой скатертью, и ряды кувшинов, наполненных эшколитом и апельсиновым соком. Десятки евреев возбужденно разговаривали между собой, и официанты не успевали наполнять фужеры - соки мгновенно выпивались. Вкус грейпфрута оставался во рту еще целый вечер и напоминал о встрече с посланцами Израиля.

Мы вновь встретились с Дольником, и он подвел меня к высокой красивой блондинке, сотруднице израильского посольства. Это была Ципора Раве, позднее я узнал, что она жена второго секретаря израильского посольства в Москве.

Я кратко рассказал о себе и попросил ее познакомить меня с первым секретарем посольства Давидом Бартовом. Она сказала, что Бартов очень занят и, видимо, сегодня не появится на банкете.

Через несколько минут к нам подошел невысокий человек в очках, и блондинка сказала, представляя меня ему:

 

- 153 -

посол Израиля, господин Катриэль Кац. Мы обменялись вежливыми фразами по-русски, и, не желая быть назойливым, я отошел в сторону.

Примерно через час, найдя Дольника, мы решили отправиться домой. Мы уходили через задний запасный выход, куда разрешалось въезжать на машине, и наш путь занял почти полчаса.

На обратном пути нашу дорогу пересекла посольская автомашина с израильским флажком, и Катриэль Кац дружески помахал нам рукой.

Это было мое последнее праздничное воспоминание о встрече с израильтянами и Соломоном Дольником. Через две недели, когда я позвонил утром Дольнику домой, его жена плачущим голосом сказала: "Соломон арестован КГБ этой ночью, и в квартире был сделан обыск".

Обдумав свое положение, я сделал вывод, что и меня КГБ не оставит в покое.

С нетерпением стал ждать возвращения Нэры из Польши, успокаивая себя надеждой, что арест Дольника не причинит нам вреда.

Из отрывочных рассказов и воспоминаний Нэры возникает следующая картина. В мае 1966 года Нэра приехала в город Люблин, где жила Стася, ее старая няня, преданная всей семье Зарубинских. Стася после войны в 1946 году уехала в Польшу, где жила семья ее сестры, предъявив документы о своей польской национальности. Странно, но факт, Стася, будучи религиозной католичкой, была привязана к еврейской семье Зарубинских и особенно полюбила маленькую Нэру, которую нянчила с трехнедельного возраста.

Нэра привезла Стасе много подарков и рассказала о домашней трагедии.

Отец Нэры, профессор Ефим Зарубинский, а в 1951 году вслед за ним и ее мать Блюма Яковлевна Зарубинская, адвокат по профессии, были арестованы. Профессор За-

 

- 154 -

рубинский был одним из первых директоров Московского юридического института, член партии с 1920 года, а Блюма Яковлевна, старая подпольщица, член партии с 1919 года. Профессор Зарубинский обвинялся в том, что принимал на работу бывших "царских профессоров" (профессор Галанза, профессор Кечекьян, профессор Пионтковский, которые читали нам лекции на юридическом факультете), а Блюма Яковлевна протестовала против сталинского закона об осуждении малолетних с 12-летнего возраста. Кроме этих обвинений были стандартные наветы "в еврейском буржуазном национализме", и в результате родители Нэры, старые большевики, получили "благодарность" от "отца народов": профессор Зарубинский был осужден ОС на 10 лет лагерей, а мать Нэры на 8 лет, с последующим поражением в правах.

В сибирских спецлагерях ("Камышлаг", в Омских степях) в конце 1953 года я встретил профессора Зарубинского и подружился с ним. Летом 1954 года я уехал из омских концлагерей в Москву на переследствие, и Ефим Абрамович просил меня передать привет своей семье.

В феврале 1955 года, после выхода из тюрьмы, я познакомился с Нэрой и Блюмой Яковлевной, побывав в их доме на Зубовской площади. В эти первые месяцы свободы я находился в состоянии эйфории и, встречаясь с Нэрой, понемногу стал возвращаться к нормальной жизни: ходить в музеи, посещать театры, и самое главное - вновь почувствовал веяние весны и молодости. Но наш роман с Нэрой тогда не состоялся.

Прошли годы, моя болезнь, неудачная поездка во Львов, и вновь, зимой 1965 года мы встретились с Нэрой, чтобы больше не разлучаться никогда...

Ефим Абрамович Зарубинский в конце жизни перешел на наши сионистские позиции, поддерживал наше желание выехать в Израиль, подал на выезд в середине 1972 года, получив от нас из Израиля приглашение, но случилось нес-

 

- 155 -

частье: профессор Зарубинский скоропостижно скончался в декабре 1972 года в Москве. До сего дня мы не знаем всех обстоятельств и фактов его преждевременной смерти...

Все это Нэра рассказала в Польше своей няне Стасе и ее польским родичам и те согласились ей помочь.

Нэра приехала в Варшаву, где чудесная семья еврея инженера Вайнриба, Марк и Эда, приютили ее.

Это был период, когда Гомулка "выталкивал" евреев в Израиль. Нэра бесстрашно отправилась в израильское посольство в Варшаве, где рассказала сотруднику нашей миссии Иошуа Прату обо мне и просила оказать помощь.

Во время второго визита г-н Прат предлагал Нэре помощь, но она отказалась, боясь слежки и преследований со стороны УБ (польского КГБ), которое, конечно, было связано с "товарищами" из Москвы.

"Жениха" и "невесту" Нэра не сумела найти и вернулась в Москву в конце мая 1966 года, где я рассказал ей об аресте Соломона Дольника. Мы понимали, что мой вызов в КГБ неизбежен и договорились, что я буду отрицать сам факт своего знакомства с Дольником.

Это было тревожное лето 1966 года. Одно светлое воспоминание тех дней - это концерт израильской певицы Геулы Гил в Москве, в Театре эстрады возле Москвы-реки. С большими трудностями Нэра достала билеты, и мы оказались в зале среди сотен евреев Москвы, восторженно встречавших молодую, красивую израильскую певицу и ее двух гитаристов. "Эли-эли", - пела она знаменитую песню на слова Ханы Сенеш, и евреи Москвы переносились в Израиль.

После ареста Дольника я решил предупредить евреев из других городов, опасаясь новых обысков и арестов КГБ.

Все эти годы я работал фотографом рекламы и внештатно, чтобы не забыть профессию, делал снимки для

 

- 156 -

АПН (Агентство печати "Новости"), польского журнала "Край рад" и венгерского "Совьет Хирадо".

У меня была командировка в Ниду, в Дом молодежи и студентов возле Калининграда, в Прибалтике. Эта была внешняя маскировка моей поездки в Ригу к фотографу Мише Трейзону и в Вильнюс к Нехаме Лифшицайте. В августе 1966 года я уехал в Прибалтику.

В те годы у меня были надежные друзья и связи во многих городах "великой советской империи". В Киеве жил мой хороший знакомый, еврейский писатель Натан Забара, в Одессе находился художник Арон Мерхер, с которым я сидел в мордовских концлагерях, в Риге работал фотограф Миша Трейзон, мечтавший уехать в Израиль, в Вильнюсе певица Нехама Лифшиц и, конечно, Михаил Григорьевич Гурвич, мой старший товарищ, сионист-лагерник, имевший связи с израильским посольством в Москве.

В Риге я остановился у Трейзона, знавшего многих рижских сионистов. Он назвал фамилию фотографа Иосифа Шнайдера и обещал передать ему сообщение об аресте Дольника.

Из Риги я уехал в Ниду, где жил и делал репортажи о "Спутнике" - международном лагере молодежи и студентов.

Оттуда я приехал в Вильнюс (конец августа 1966 года) и, предъявив документы фотокорреспондента, остановился в гостинице в центре города, где снял удивительно дешевый номер.

Пообедав в кафе, я позвонил Нехаме Лифшицайте домой. Уже ранее я писал о знакомстве с ней, которое началось еще в 1958 году, когда я фотографировал ее на одном из первых концертов в Москве. К телефону подошел ее отец, узнав кто ее просит, немного помолчал, а затем сказал, что Нехама больна и находится в госпитале и просил ее навестить.

В этот же день я отправился в госпиталь, где увидел

 

- 157 -

маленькую бледную женщину в больничном халате - это была Нехама Лифшицайте. Я привез ей цветы. Нехама улыбалась, и я понял - мой визит ей душевно необходим. Нехама рассказала, что в КГБ угрожали прекратить ее концертную деятельность, если она будет посещать израильское посольство. Она сообщила, что у нее есть надежда на помощь первого секретаря компартии Литвы Снечкуса, который прятался в доме их родственников, спасаясь от литовской полиции. Нехама просила обо всем этом рассказать в израильском посольстве в Москве, а я ей сообщил об аресте Дольника, с которым, к счастью, она не была знакома. Нехама сказала, что вильнюсских друзей к ней не пускают, и поэтому была счастлива побеседовать со мной.

Я рад, что жизнь подарила мне такое долгое знакомство с Нехамой: я провожал ее в 1969 году в аэропорту Шереметьево, много раз фотографировал в Израиле и последняя встреча на телевидении (ульпан "Глобус груп") осталась в памяти на долгие годы.

- Ад меа вэсрим, йофи, Нехама,- как сказал ведущий программы на ТВ, журналист Авраам Тирош.

Но я вновь возвращаюсь в тот тревожный 1966 год, когда поздней осенью меня вызвали на допрос в Лефортовскую тюрьму по делу Соломона Дольника. Это была уже вторая встреча с этой мрачной тюрьмой, построенной еще во времена Петра I. Первый раз я находился в Лефортовской тюрьме почти полгода, когда в июне 1954 года был вызван из омских лагерей в Москву на переследствие.

О Лефортовской тюрьме было написано много воспоминаний. У меня в памяти остались записки профессора Якова Рапопорта, арестованного по "делу врачей" (Я. Л. Рапопорт: "На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 г.", Москва, 1988). Вот его описание:

"Это был как бы внутренний, замкнутый со всех сто-

 

- 158 -

рон, под общей крышей двор, каждая каменная стена которого состояла из нескольких, кажется, четырех, этажей. Между каждым этажом была натянута по всей площади двора металлическая сетка, а внутренние бока каждого этажа были окаймлены во всю их длину галереей -балконом шириной около двух метров. Наружный край балкона, к которому была прикреплена междуэтажная сетка, был огражден железными перилами. В каждый балкон открывалось множество глухих дверей, ведущих в камеры заключенных...".

Мне Лефортовская тюрьма напомнила огромный корабль, по внутренним бортам которого находились камеры-одиночки.

По лестнице я поднялся на третий этаж и увидел железную сетку, закрывавшую весь центральный проем - чтобы заключенные не покончили собой, прыгнув вниз, не выдержав избиений.

Тогда, в 1954 году, я расположился в своей одиночке как бывалый зек и немедленно потребовал принести книги. Вертухай, поняв, что имеет дело с лагерником, сказал, что завтра утром дежурный офицер запишет меня, и, возможно, вне очереди я получу книги.

Тогда, в 1954 году мне все нравилось: железная койка, на которой можно было спать днем, деревянный стол, табуретка, и главное - умывальник и "личная уборная" - конусообразный стульчак, связанный с канализацией. Все это мне нравилось после омских бараков. Особенно было приятно сознавать, что "ус" загнулся, а я еду на переследствие и, наверно, на свободу, что и случилось через год.

Но на дворе стоял 1966 год, и меня вновь допрашивали в Лефортовской тюрьме, чтобы создать новое дело.

После проверки документов провели в большую комнату с окнами, выходящими на кирпичные стены тюрьмы. Это был кабинет следователя, где у стены стоял большой письменный стол, а рядом с ним два стула. Я сел на стул у

 

- 159 -

окна и все тревожные мысли и старые воспоминания пронеслись в моей голове. За письменным столом сидел следователь, капитан ГБ Алексаночкин, фамилию которого я узнал позднее, после подписания протокола допроса.

Минут через десять в комнату ввели человека в одежде заключенного - и я сразу узнал в нем Соломона Дольника. Он очень изменился, был бледен, похудел и внешне производил впечатление больного человека.

Следователь приказал ему сесть на стул и зачитал статью об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Затем следователь обратился к Дольнику, показав на меня, задал свой первый вопрос:

- Кто этот гражданин, который сидит на соседнем стуле?

В моей памяти остался примерный ответ Дольника:

- Это Михаил Маргулис, арестованный в прошлом за сионизм, с которым я поддерживал связи в Москве. Вопрос следователя ко мне:

- Вы узнаете этого гражданина, сидящего напротив вас и давшего сейчас показания?

Я:

- Нет, с этим человеком я не знаком и никогда с ним не встречался.

Следователь Дольнику:

- Расскажите об этом гражданине Маргулисе. Дольник:

- Михаил Маргулис занимался шпионажем в пользу Израиля. Контактным способом. Для этого в телефонной будке в районе метро "Парк культуры" он клал записки под резиновый коврик внизу автомата и получал таким же способом инструкции. Кроме этого, Маргулис хотел уехать в Польшу, откуда намеревался нелегально бежать в Израиль.

Я с изумлением слушал этот "рассказ" - легенду, придуманную следователем и выученную Дольником. И вновь

 

- 160 -

я убедился, что передо мной сидит другой Дольник: старый, измученный допросами еврей, готовый подписать любую бумагу, сочиненную следствием. Следователь мне:

- Вы подтверждаете показания Дольника?

Я:

- Я уже говорил и вновь заявляю, что человека, сидящего рядом со мной на стуле, я не знаю и никогда с ним не встречался.

Следователь мне:

- Я предлагаю вам показывать правду, так как о ваших связях с Дольником хорошо известно следствию.

Я:

- С этим гражданином я не знаком, вижу его в первый раз и не понимаю, почему он показывает против меня. Следователь Дольнику:

- Повторите свои показания. Дольник:

- Это Маргулис, занимавшийся шпионажем в пользу Израиля и имевший намерение бежать в Израиль через Польшу.

Я:

- Вновь подтверждаю, что с этим человеком я не знаком.

После минутной паузы следователь нажимает на звонок, и вертухай уводит Дольника. Следователь просит меня подождать в коридоре. Через час меня вызывает другой следователь и дает подписать протокол допроса, где имеется пункт, косвенно подтверждающий, что я был знаком с Дольником. Я отказываюсь подписать протокол допроса и требую его изменить и перепечатать на машинке. Следователь говорит, что машинистка ушла домой, и он не может это сделать. Я заявляю, что подпишу только исправленный протокол. Следователь уходит, проходят томительные полчаса и, наконец, он возвращается и предла-

 

- 161 -

гает приехать через три дня, чтобы подписать исправленный протокол, что я и сделал.

Сегодня, размышляя о "деле Дольника", оценивая свое поведение на допросе, я вновь убеждаюсь, что только мой опыт лагерника помог выдержать это испытание и остаться на свободе. Видимо, у следствия не было фотографий наших встреч с Дольником, и поэтому КГБ решило на моих обвинениях поставить точку. За моей спиной был опыт первого ареста и сталинских концлагерей (1950-1955 гг.). Это помогло мне выстоять и выдержать первый допрос и очную ставку с Дольником, отрицая все его показания.

Дольник "сломался" во время следствия. Он был арестован в преклонном возрасте (66 лет) и не знал, как себя вести на следствии.

Позднее, размышляя о поведении Дольника на следствии, я многое простил ему, понимая, под каким страшным давлением со стороны КГБ он находился.

В заключение, рассматривая сионистскую деятельность Дольника, я считаю, что он внес большой вклад в создание еврейского "самиздата" (1960-1966 гг.), и оцениваю ее положительно до ареста в мае 1966 года.

14 августа 1966 года в связи с арестом Дольника был выслан второй секретарь израильского посольства в Москве Давид Гавиш (Зальцман), объявленный "персоной нон грата".

В феврале 1967 года московский суд приговорил Дольника за "шпионаж" к пяти годам тюрем и лагерей.

В 1970 году Дольник был освобожден, и я случайно с ним встретился на складе московской таможни, провожая своего дядю, Израиля Ходорковского, в Израиль. Я поздоровался с Дольником и дружески посоветовал ему рассказать в Эреце всю правду, ничего не скрывая, нашим друзьям в МИД Израиля.

Сегодня, спустя тридцать лет после ареста Дольника,

 

- 162 -

находясь в Израиле, я прихожу к выводу, что это была провокация КГБ с целью испортить отношения между Россией и Израилем перед Шестидневной войной, которую готовили арабы при поддержке советских властей.

Недавно, весной 1994 года, я написал большое письмо профессору Беньямину Пинкусу, автору книги "Тхия уткума леумит", в котором кратко описал все обстоятельства своего знакомства и ареста Соломона Дольника.

В ответ я получил письмо от профессора Пинкуса, в котором он пишет (по-русски):

 

"Дорогой господин Маргулис.

Я Вам очень благодарен за Ваше письмо и материалы, которые будут мне нужны для нового издания моей книги или для издания на других языках (если будут такие).

Жалею, что не имел с Вами больше разговоров и встреч перед изданием моей книги...

Еще раз спасибо, с приветом,

Беньямин Пинкус.

20.4.1994".