Глава 6. Жизнь в Саранске

Оформив необходимые дела, продав часть своего имущества, а остальные вещи, оставив под наблюдение ювелира Фомина и его жены, мы простились с родными, сели в поезд и уехали. Мы покидали Петроград без большого сожаления. Во-первых, мы уезжали временно, не собираясь расставаться с ним навсегда. Во-вторых, жизнь в Петрограде стала очень тяжелой. Мы, как, впрочем, очень многие жители столицы, голодали. Да и сам город, хотя и остававшийся красивым, величественным и родным, все более и более приходил в упадок. Тяжело было оставаться постоянными свидетелями его печального прозябания. Тяжело было наблюдать и деградацию окружавших нас людей, в том числе и многих наших знакомых. Спекуляция разрослась катастрофически. Многие «дамы общества» пооткрывали «кафе», в которых торговали весьма подозрительными яствами из дуранды и прочих отбросов. На рынках города и просто на улицах толпы людей, преимущественно интеллигентных, вели непрерывную меновую торговлю — на продукты меняли всё, начиная от драгоценностей и кончая придворными мундирами, бальными платьями и бюстгальтерами. Покупатели, спекулянты и прочие, часто пьяные и наглые, со смехом и циничными шутками хватали вещи, являвшиеся порой дорогими и памятными в глазах их владельцев. Но голод и абсолютная беспомощность и непрактичность принуждали продавать все, что могло представлять хоть какую-нибудь ценность. Какие бы гроши ни платили. Это было неизбежным следствием смены режима, приведшей многих так называемых «бывших людей» на грань нищеты.

...Кроме всего прочего, для брата и для меня, ввиду нашего еще очень молодого возраста, перемена места жительства была привлекательна и интересна сама по себе.

Дорога длилась дня два, а может быть и три. И вот перед нами Саранск. Станция, окруженная полями и лесами. За ней — большое кладбище и деревянные бараки-казармы. От станции мы быстро добрались до города и дома Китовых на 2-й Богословской улице, где нас ждала комната и живущая в ней бабушка Ванда.

Город был расположен на почти высохшей речке Саранке, впадавшей в приток Волги — реку Инсару. Один берег Саранки — высокий, другой низкий. На высоком берегу расположен центр города, на краю которого — наша улица, немощеная, как почти все другие, поросшая травой — типичная улица провинциального города старой России.

В городе было несколько церквей и монастырь. На центральной улице стояло несколько двухэтажных каменных домов, театр, кинематограф, библиотека, больница, гостиница, суд и несколько магазинов. Что характерно для подобных небольших городов — на самом видном месте, на высоком берегу Саранки, высилось четырехугольное, окрашенное белой краской здание тюрьмы. Под самыми стенами тюрьмы раскинулся базар, заполнявшийся по «базарным дня» крестьянскими телегами. На другом, низком берегу находился городской сад с эстрадой для оркестра, а дальше, на окраине города — большие красные корпуса кирпичных казарм.

Саранск был типичный русский уездный город, вплоть до городских «блаженненьких» — девушки и парня, обычно пребывавших на базарной площади. Население города составляло около пятнадцати тысяч.

В отношении климата эти места были, конечно, намного лучше Петрограда. Город казался зеленым от садов, в окрестностях его были леса, луга и перелески, как бы созданные для отдыха горожан. С продуктами питания тут было намного

легче, особенно до волжского голода 1920 года, захватившего и Саранск.

К моменту нашего прибытия дядя Гриша уже уехал со специальным эшелоном закупать лошадей для фронта. С ним отправилась и его жена. Хозяин дома, где мы поселились, был вахмистром и служил с дядей. Это был симпатичный и непьющий человек. Звали его Антон Фролович Китов, а жену его — Ирина Исидоровна. Жил у них и брат хозяина, молодой парень. У хозяев были маленькие дети. Бабушке предоставили

«зальце» — лучшую комнату дома. За домом был фруктовый сад, а перед домом — палисадник.

По причине полного отсутствия у нас денег, маме и брату пришлось сразу же искать работу, — тем более, что мы взяли с собой из Петрограда только самое необходимое. Вещи же, отправленные багажом, пришли только через несколько месяцев.

С подысканием работы дело оказалось не слишком сложным. Мама узнала, что требуется машинистка в Чрезвычайную комиссию. Тогда это было одно из новых учреждений, и мы еще не связывали название «Чека» с чем-то страшным. Маму приняли на работу. Но вскоре ей пришлось печатать списки арестованных помещиков и прочих — собственно, списки заложников, — и даже документы, связанные с расстрелом. Маму это возмутило. Тем более что слухи, ходившие в городе, были нелестны для саранской ЧК. По улицам города каждый день водили под конвоем нескольких стариков-помещиков и бывших офицеров с метлами в руках. Они должны были подметать заросшие травой улицы, выполняя брошенный тогда лозунг: «пролетарий под ружьё — буржуй под метёлку!» Держали их в тюрьме.

Возмущенная мама пошла к председателю ЧК и стала его убеждать, что расстрелы и аресты не должны происходить в стране, завоевавшей себе свободу. По-видимому, наивность мамы настолько поразила председателя ЧК, что он ограничился немедленным увольнением мамы. Она нашла работу при штабе какой-то артиллерийской части, квартировавшей в Саранске.

Брат начал работать в саранском народном суде. Там, судя по его рассказам, работали хорошие, но чудаковатые старики (он впервые встретился с нравами и времяпрепровождением провинциальных служащих). Один из них, например, коллекционировал всякие склянки и пузырьки...

Мне же пришлось поступить учиться. В Саранске было прежде два средних учебных заведения — женская прогимназия и «СРУ» — Саранское реальное училище. Во время первой мировой войны сюда же была эвакуирована из Риги гимназия — педагоги, учащиеся и все имущество. Часть педагогов и большинство учащихся гимназии уехали. В начале моего обучения в Саранске еще существовал какой-то

распорядок занятий, но с наступлением зимы мы больше путешествовали в лес за дровами, чтобы школа могла отапливаться, чем учились. Началась какая-то катастрофическая текучесть педагогических кадров. Многих из учеников и учениц все это только радовало.

Подавляющее большинство учеников, от самых маленьких до самых больших, увы, отличались противоестественным пороком. Это казалось особенно странным после нашего петербургского реального училища, в котором ни о чем подобном я даже не слыхал. Впрочем, впоследствии я увидел, что этим пороком были заражены и многие взрослые жители Саранска. По-видимому, это было специфическое местное явление — другого объяснения не нахожу.

В Саранске очень плохо обстояло дело с газетами. Лишь изредка удавалось увидеть или прочесть какую-нибудь из центральных газет. Так что о событиях внешнего мира, и прежде всего о событиях гражданской войны, мы были информированы очень слабо. Но некоторые известия до нас все же доходили. Так, дошло известие об убийстве в Екатеринбурге бывшего царя, его семьи и некоторых приближенных к ним людей. Это событие произвело на всех членов нашей семьи тяжелое впечатление. Да и сейчас, когда прошло уже более пяти десятилетий, я вспоминаю о нем с неприятным чувством. Дело не в том, что мне жаль убитого царя, царицу, наследника как представителей монархии. Вся мировая история наполнена подобными и даже еще более жестокими эпизодами. Мне грустно, что это событие произошло в нашей стране, и притом жестокость была допущена по отношению к беззащитным людям. Никакие причины — политические, в частности, — не могут оправдать убийства детей.

Тем же летом 1918 года мы узнали от Антона Фроловича Китова, уезжавшего в свою «часть по закупке конского состава для фронта», что части он не нашел, что эшелон с лошадьми был разграблен и многие, особенно офицеры, убиты. В числе убитых были дядя Григорий Иосифович и его жена.

В казармах Саранска стояли тем летом башкирские части, Находившиеся здесь вместе с правительством Башкирии и семьями членов правительства. Кажется, это было связано с наступлением белых на Башкирию. Командовал башкирскими войсками молодой и красивый Афтох-Хеддин Оглы-Габидулин,

по-видимому бывший гвардейский офицер. Во всяком случае, он носил на голове гвардейскую фуражку с красным околышем и белым верхом.

Мы познакомились с некоторыми башкирами, и среди них — с довольно симпатичным молодым командиром конных пулеметчиков Ильясовым. И вот мой брат, которому было тогда уже восемнадцать лет, загорелся желанием вступить в армию. При содействии Ильясова он поступил в армию пулеметчиком и вскоре вместе с башкирскими частями ушел на фронт.

Примерно в то же время нашей соседкой стала жена командующего башкирским войском. Это была молодая и привлекательная женщина с разноцветными глазами. Звали ее по-башкирски Галия Загидулловна Оглы-Габидулина, но ничего восточного в ней не было. Ее девичья фамилия была Францель и имя Нина Михайловна, ее отец — аптекарь из немцев в Стерлитамаке. Не думаю, чтобы скромный папа Михель был очень доволен, когда его дочь, выйдя замуж за башкирского полководца, переменила его имя на грозное Загидулла.

Нина Михайловна, как мы ее называли, после отъезда мужа скучала, порой часами сидела у окна и смотрела, кто проходит по улице мимо дома. В пятнадцать лет я был стройным и привлекательным юношей. Нина Михайловна мне нравилась. Она, вероятно, скуки ради, обратила внимание на своего юного соседа. Мы часто беседовали, гуляли с ней, и в конце концов я влюбился в нее. Но моя бабушка бранила меня за частые отлучки с Ниной Михайловной. Моя любовь бабушке решительно не нравилась.

Вскоре у Нины Михайловны произошло несчастье. Она узнала, что муж ее арестован и находится в Москве. Поехала в Москву — а по возвращении рассказала, что Габидулина расстреляли. Она уехала из Саранска. А летом 1919 года в город вместо башкир пришли казаки. Казачьим корпусом командовал бывший войсковой старшина (подполковник) Миронов. Его конец был тоже печален: в феврале 1921 года свои же, красные, арестовали его и расстреляли.

Осенью 1919-го артиллерийская часть, в штабе которой работала мама, была расформирована, и ее штабу предстояло отправиться в Москву для оформления окончательной ликвидации и получения новых назначений. Так как мы повседневно

ощущали нехватку некоторых насущно необходимых вещей из остававшихся в Петрограде, мама решила воспользоваться оказией до Москвы и съездить в Петроград. С ней поехал и я. Ехали мы в товарном вагоне, вместе с несколькими командирами и рядовыми, служившими в штабе.