Послесловие

 

Хмурым утром 3 сентября 1948 года в Москве приземлилось первое израильское посольство. По центру города шли сотни тысяч людей, чтобы проститься со сталинским сатрапом: хоронили Андрея Жданова. Израильского посла Г.Меерсон потрясли эти толпы и неподдельная скорбь на лицах. Израильтяне с трудом добрались до «Метрополя», гостиницы для иностранцев.

Весь состав посольства дружно принялся изучать стены, мебель и осветительные приборы, но подслушивающих устройств так и не нашли. Тем не менее, Голда не сомневалась, что госбезопасность слышит каждое их слово.

Первым делом Голда Меерсон — весь мир узнает ее после гебраизации фамилии по мужу как Голду Меир — направила Молотову соболезнование по поводу кончины Жданова. А 10 сентября она надела сшитое в Тель-Авиве черное платье, жемчужное ожерелье. В сопровождении советника, первого секретаря, военного атташе и помощницы Эйги Шапиро она в сильном волнении отправилась в Кремль. Голда произнесла заранее согласованную короткую речь на иврите — запрещенном в СССР языке сионизма! Вместо председателя президиума Верховного совета СССР Шверника верительные грамоты принял его заместитель. Министр иностранных дел Молотов также прислал на церемонию заместителя. Первые лица словно старались отмежеваться от сионистов, а их замы ни разу даже не улыбнулись. Эти истуканы в строгих костюмах напомнили миссис Меерсон дежурных дам на этажах «Метрополя».

Ее магнетизм не произвел на мужчин с каменными лицами никакого впечатления. Участники церемонии Со-

 

рин, Горкин, Власов в глубине души не понимали, для чего «отец народов» такое внимание уделяет какому-то малому и весьма презренному народцу. Голду покоробило ледяное равнодушие хозяев, но она вспомнила, что Израиль сражается сейчас за свою независимость советским оружием,— и успокоилась.

Израильтянам не терпелось увидеть советских евреев, отрезанных от соплеменников железным занавесом. Члены посольства надеялись разыскать своих братьев, сестер, родителей, с которыми они расстались много лет назад. Теперь, в качестве «персон грата», можно было завязать первые контакты. Назавтра была суббота, и Голда во главе всей своей миссии пешком направилась в главную синагогу Москвы неподалеку от площади Ногина. На улицах зазвучал неслыханный иврит. У мужчин с плеч свисали на ремнях бархатные торбы с молитвенными покрывалами-талесами. Прохожие оборачивались и застывали на тротуарах.

В синагоге израильтяне обнаружили около полутораста невеселых, плохо одетых стариков. Мужчины закутались в талесы и принялись молиться, а Голда взошла на женскую галерею. В конце молитвы главный раввин Шлифер произнес здравицу в честь членов советского правительства и... Голды Меерсон! Старики повернулись. Перед ними сидела посланница первого за две тысячи лет еврейского государства. Они смотрели на Голду, стараясь навсегда ее запомнить. Никто не смел приблизиться: граждане СССР хорошо знали, чем может обернуться контакт с иностранцем.

После молитвы она обменялась несколькими словами со Шлифером и направилась вслед за своими сотрудниками. Внезапно рядом оказался один из стариков.

— Не говорите ничего,— услышала она на идише.— Я пойду вперед, а вы за мной.

 

Дойдя до людного места, старик обернулся и произнес:

— Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, сохранивший нас в живых и давший нам все претерпеть и дожить до этого дня. Аминь.

Это была та самая молитва, какую прочел рав Фиш-ман-Маймон в минуту, когда 14 мая 1948 года Бен-Гурион закончил читать Декларацию независимости Израиля! Старик скрылся, а Голда со слезами на глазах побрела в «Метрополь»...

Пятницу Голда объявила днем приема посетителей и принялась поджидать советских евреев. Если бы кто-то из них изъявил желание репатриироваться в Израиль, она бы обратилась в советский МИД с ходатайством. Эти «дни открытых дверей» станут популярны. Будут заходить евреи и неевреи, однако среди них не будет ни одного советского гражданина! И Голда поймет, что в СССР действует режим, какого не знала еще история. Если какой-то безумец объявит властям, что хочет покинуть СССР, то немедленно окажется в ГУЛАГе.

Голда не могла понять другого. Сталин запретил сионизм в СССР, но поддерживал Израиль. Почему левая рука кремлевского горца не ведала того, что творила правая? Скоро ее терзания словно были услышаны: в «Правде» выступил Илья Эренбург. Он напомнил, что Израиль создан исключительно благодаря товарищу Сталину, но не имеет отношения к советским евреям: в СССР нет антисемитизма и потому нет нужды в еврейском государстве. Израиль является прибежищем для евреев капиталистических стран!

А через день наступил еврейский Новый год, Рош-а-Шана, который отмечается в сентябрьские дни и восходит к древнему празднику сбора первого урожая. Израильская миссия снова отправилась в синагогу. Но вместо немногих стариков улицу Архипова запрудила пятидеся-

 

титысячная толпа! Израильтян обступили дети и взрослые, солдаты и офицеры, матери с младенцами на руках и глубокие старики.

— Голда! Наша Голда! — неслось отовсюду.— Шолом, Голда!

Московские евреи не восприняли грозное предупреждение Эренбурга. Старики рассказали домочадцам, что своими глазами видели еврейскую посланницу, что это не миф, не выдумки пропаганды. И люди решили, что власти поощряют встречи с израильтянами. На женской галерее выстроилась очередь: женщины подходили, дотрагивались до Голдиной руки и даже целовали ее платье.

«У нас появилась своя страна,— словно говорили люди.— Прежде мы слышали об этом, но поверили только сейчас, когда увидели эту женщину и тех, кто пришел с нею. Можно прикоснуться к ним, и они не растают. Значит, Израиль — это не сон, не мираж. Подумать только, в мире есть теперь страна, где евреи и министры, и генералы, и послы!» Они не хотели расстаться с ней и после службы:

— Голделе! Мазлтов, Голделе, поздравляем!

— Голделе, живи и здравствуй, с Новым годом!

— Хаг самеах, с радостным праздником!

Она села в такси, но машина не могла тронуться. Голду охватило раскаяние: она не хотела ехать в СССР, думала, что здешние евреи сплошь стали ассимиляторами. Она едва выдавила на идише:

— Спасибо вам, что вы остались евреями...

Эти слова были тут же подхвачены и понеслись в разные концы толпы. Наконец люди расступились. Израильтяне уехали. В гостинице они собрались у Голды в номере, чтобы обсудить произошедшее, но говорить никто не мог. Все плакали — мужчины и женщины.

В этот день она впервые увидела в СССР не только поставщика оружия, но и самый большой в мире — после

 

Америки — резервуар евреев. На московских улицах незнакомые люди шептали ей на идише:

— У нас есть фото!

Она не сразу поняла, что новогоднюю толпу, окружавшую израильтян у синагоги, кто-то фотографировал. По сталинской Москве гуляли тысячи отпечатков: там можно было разобрать лица людей, приехавших из еврейской страны. Эти фотографии стали вещественным доказательством: Израиль существует!

Скоро наступил Иом кипур, Судный день, и весь его Голда провела среди тысяч москвичей близ синагоги. Был в этой толпе и Саул Лейтман. Впервые заключительные слова службы «В будущем году — в Иерусалиме» наполнились для советских евреев смыслом. Люди не желали расходиться, выкрикивали приветствия и пожелания. Запрудив даже центральные улицы, толпа сопровождала израильтян до самого «Метрополя». У дверей миссис Меерсон повернулась проститься, сказала на идише:

— Огромное спасибо вам. До свидания...

— До свидания! — принялись кланяться сотрудники миссии.— Будьте здоровы!

Но люди не могли наглядеться на них. Советского человека охватывал трепет при встрече с любым иностранцем, но эти иностранцы были особые — свои! И, судя по всему, вездесущие органы не возражали против подобных контактов с иностранцами: еврейскому шествию никто не мешал, оно даже увлекло с собой множество случайных прохожих. Глаза Саула Лейтмана, привыкшего прятать свои чувства, предательски блестели, но многие москвичи даже не скрывали слез. Толпа разошлась лишь после долгих уговоров.

Голда Меерсон молилась про себя: «Господи, пусть это случится. Пусть не в будущем году, но пусть евреи России приедут к нам поскорее!» Ее мольбы будут услышаны

 

спустя двадцать лет. В самом начале ее премьерства в Израиль прибудет первая группа репатриантов из брежневского СССР.

А пока Голда оказалась на приеме в чехословацком посольстве, и знакомый англичанин подвел к ней Эренбурга. Пошатываясь, писатель что-то сказал.

— Я, к сожалению, не говорю по-русски,— заметила Голда.— А вы говорите по-английски?

Гости прислушались. Пьяный Эренбург сжал кулаки и действительно перешел на английский:

— Ненавижу евреев, родившихся в России, которые говорят по-английски.

— А я жалею евреев, которые не говорят на иврите или хоть на идише,— парировала посланница.

Вскоре настал день Великого Октября. Министр иностранных дел устроил торжественный прием, куда пригласили всех послов. Едва Голда пожала руку Молотову и произнесла поздравление, к ней подошла жена министра:

— Я так рада, что вижу вас наконец! Я ведь говорю на идише, знаете?

— Вы еврейка? — удивилась Голда.

Полина Жемчужина, подобно рядовым евреям, решила, что выказывать расположение к израильтянам — хорошо. Она даже перешла на идиш:

— Да! Я дочь еврейского народа.

Разговор зашел о пустыне Негев, и Голда представила собеседнице дочь Сарру, одну из основательниц негевского киббуца Ревивим. Полина взахлеб стала расспрашивать о киббуцной жизни. Узнав, что в Ревивиме вообще нет частной собственности, жена Молотова сказала:

— Это неправильно. Люди не любит делиться всем. Даже Сталин против этого. Вам следовало бы ознакомиться с тем, что он думает и пишет.

На прощание она обняла Голду с дочерью:

 

— Всего вам хорошего. Если у вас все будет хорошо, все будет хорошо у всех евреев в мире.

Потом был военный парад, и Голда смотрела на армаду, катившую по Красной площади. Молотов заметил зависть в ее глазах:

— Не думайте, что мы все это получили сразу. Придет время, когда и у вас будут такие штуки. Все будет в порядке.

Через несколько дней Полину Жемчужину арестовали и отправили на лесоразработки Мордовии.

...В одну из суббот начала 1957 года Саул Лейтман поднимется в подъезд нового дома на углу Большой Калужской улицы и Донского переулка — нынче там шумит Ленинский проспект. Дверь откроет миловидная женщина средних лет.

— Добрый день! Как себя чувствует Рафик?

Жена Рафаила Николаевича Соловьева, друга и сослуживца Лейтмана, пожала плечами.

— Давление все еще высокое, поэтому Рафик старается не вставать. Но гостей принимает. Проходи, Шура, кое-кто к нам уже заглянул на огонек.— Она продолжила уже в комнате: — Познакомься, вот Полина Семеновна. Поля, а это Саул Михайлович.

— Мы знакомы,— послышался хриплый голос.— Только это было в другой, чужой жизни. Теперь нужно со всеми знакомиться заново.

Лейтман остолбенел. За столом, широко расставив ноги в бесформенной юбке, курила козью ножку пожилая женщина со спутанными седыми волосами. Пальцы покрывала коричневая махорочная гарь, ногти были обломаны или накоротко обрезаны.

— Слава богу, вы на свободе,— вырвалось у Лейтмана.

Прежде он встречался с женой Молотова по делам

 

Наркомата пищевой промышленности. Кроме того, супруга одного из друзей Лейтмана была землячкой Жемчужиной, и некогда они виделись в неформальной обстановке. Тогда она была совсем другой — молодая, стройная, ухоженная, с холеными руками... Жемчужина выпустила столб вонючего дыма, и ее некогда красивые губы изогнулись в горькой усмешке:

— Да, я теперь реабилитирована и восстановлена в партии. Вот, взгляните, только что в Ленинском райкоме получила партбилет, даже стаж полностью восстановлен.

Несчастная женщина, ни капли не стесняясь, принялась рассказывать о кошмарной жизни в мордовских концлагерях, куда угодила по обвинению в сионизме. Семь лет провела она на тяжелейших работах по заготовке древесины и не пользовалась никакими поблажками. Смотреть и слушать ее было больно. Своим опустившимся обликом она словно протестовала против нелепых обвинений и всего того беззакония, которое творили над ней палачи из МВД—МГБ. Единственное ее «преступление» состояло в том, что ее угораздило родиться еврейкой еще в дореволюционной России.

В те самые дни, когда следователь шил «сионистке» Жемчужиной обвинение в связях с Джойнтом, усатый кремлевский горец продолжал поддерживать Израиль на международной арене. «Известия» 18 ноября 1948 года писали: «В Политическом комитете ООН продолжалось обсуждение палестинского вопроса. Представители Ирака и Сирии безуспешно пытались оправдать агрессию арабов против государства Израиль и переложить вину за эту агрессию на евреев».

Новый год начался сочувственным сообщением ТАСС: «1 января на столицу государства Израиль была предпринята атака с воздуха и с моря. Было сброшено не менее 100 бомб». Через несколько дней в Москве закрыли ев-

 

рейский театр, еврейскую газету, еврейское издательство. По всей стране закрывались синагоги и еврейские школы. Был разогнан Еврейский антифашистский комитет, и недавняя смерть в Минске знаменитого Михоэлса предстала теперь в новом, зловещем свете.

Подготовленный комитетом многотомный труд-летопись об уничтожении евреев немецкими фашистами и их прихвостнями привезли на фабрику по переработке вторсырья. Грузчики побросали стопки еще не сброшюрованных листков в варочные чаны. Святотатство творилось на глазах Саула Лейтмана, который по делам работы оказался на этой московской фабрике. Драгоценные, собранные по крупицам свидетельства оставшихся в живых свидетелей Катастрофы были переработаны на бумагу, как макулатура.

Быстрый ум Голды Меерсон безуспешно искал объяснение происходящему. Тем временем в Израиле прошли выборы в Учредительное собрание, и Рабочая партия одержала внушительную победу. Бен-Гурион вызвал Голду в Тель-Авив. После ледяной, охваченной подозрительностью Москвы она окунулась в атмосферу родного дома. Вождь предложил ей пост министра труда в первом правительстве Израиля. Голда просияла: наконец кончится «ссылка» в страшную непонятную страну!

«Известия» в эти дни ликовали. В израильском посольстве 26 января читали: «Французское правительство признало государство Израиль». Спустя четыре дня: «Англия признала де-факто государство Израиль. Бельгия, Голландия де-факто признали государство Израиль. Австралия признала государство Израиль». Через неделю: «США признали де-юре государство Израиль и Трансиорданию».

Голда вернулась в Москву, чтобы дать серию прощальных приемов. Но здесь творилось что-то невообразимое. Эйга Шапиро, спотыкаясь, переводила из «Известий»: «Без-

 

родные космополиты Юзовский, Гурвич, Альтман, Борщаговский клеветали на русскую классическую драматургию, на самый передовой в мире русский советский театр. В соавторы Гоголю они тащили Мейерхольда — враждебного нам человека, безродного космополита»,

Голда знала, что в Израиль продолжает поступать советское оружие. «Неужели эти гонения на евреев возводят только за то, что тогда, в синагоге, они так тепло приветствовали нас?» — спрашивала она себя. Израильтяне были очень осторожны. Никто из миссии так и не стал разыскивать родных: встречу матери с сыном-израильтянином приравняли бы к шпионажу. Непонятно было даже то, как передать старой больной матери деньги. Госпожа посол рассудила, что запрос в советский МИД по поводу разворачивающейся битвы с «космополитами» лишь навредит советским евреям.

11 марта СССР проголосовал за принятие Израиля в ООН, а спустя две недели место драматургии в «Известиях» заняла музыкальная критика: «В музыковедении долгое время орудовали отъявленные космополиты, антипатриоты, нанесшие нашему искусству огромный вред: Мазель, Житомирский, Шлифштейн, Вайнкоп, Бэлза, Шнеерсон. Они стремились принизить всемирно-историческое значение русской музыкальной классики».

В последнюю перед отъездом субботу Голда посетила синагогу; там больше не было толпы и никто не отваживался заговорить с израильтянами. Голда догадалась, что оказанный ей в сентябре восторженный прием фотографировали не только любители, но и «специальные товарищи». Москва остро запахла Нюрнбергом. Но почему?! 20 апреля миссис Меерсон навсегда покинула советскую столицу. Растерянность смешалась в сердце с острой болью за судьбу советских евреев.

Иосиф Сталин играл на поражение сионистов. Он рас-

 

считывал, что они с помощью советского оружия измотают арабские полчища, а затем, перед лицом неминуемой гибели, призовут на помощь Советскую Армию. Палестина, это акупунктурное место планеты, должна стать советской! Так СССР получил бы геополитический плацдарм неподалеку от нефтеносного Персидского залива.

Однако беззащитный, казалось, народ отстоял свою древнюю землю. Прежде тот же народ не раз подвергался почти полному истреблению, но непостижимым образом продолжал существовать. Его представители находят общий язык, даже десятилетиями никак не контактируя друг с другом. Сталина поразили толпы москвичей, приветствовавшие израильского посла. Советские евреи представились усатому горцу «пятой колонной». Большой террор ничему их не научил. Этот вывод ошеломил вождя.

«Восторг евреев по поводу израильского посла означает, что любой из них готов променять советскую родину на Израиль,— рассуждал Сталин.— А Израиль, в свою очередь, предоставит свое гражданство любому еврею — даже Кагановичу!» Итак, в СССР проживают миллионы потенциальных предателей? Этого вождь вынести не мог. Необходимо лишить советских евреев возможности примерять на себя гражданство другой страны. Для этого достаточно... уничтожить Израиль.

Однако в мире еще не существовало ядерного паритета, и Сталин вынужден был считаться с США. Америка не позволила бы советским войскам бесчинствовать в Палестине. И в голову вождя пришла другая отличная мысль. Раз невозможно уничтожить Израиль, нужно уничтожить советских евреев! Для начала их следовало ослабить, прогнав со всех постов,— и Сталин развернул компанию по борьбе с «космополитами».

Свое подлинное отношение к Израилю вождь скрывал до тех пор, пока Берия не заверил его в том, что СССР

 

обладает атомным оружием и оно вот-вот будет испытано. 16 июля, за четыре дня до окончания Войны за независимость, в СССР появилось грозное сообщение: «Израиль заключил кабальное соглашение с американской нефтяной компанией». А вот и первый жест будущей дружбы Москвы с арабским народом Палестины: в Яффо на арабском языке и за советские деньги огромным тиражом издан «Краткий курс истории ВКП(б)». Лаврентий Берия сдержал слово: первое испытание советской ядерной бомбы состоялось в августе 1949-го.

В Израиле не знали, что и думать. Бен-Гурион призвал к себе Голду в качестве эксперта по России. «Слава Богу, я уже не в Москве!» — молилась она, шагая в кабинет вождя. Она вновь не могла постичь логику Сталина. Тогда никто в мире и не подозревал, что советский диктатор болен паранойей. Голда лишь напомнила Бен-Гуриону, что задавать вопросы официальным советским лицам бессмысленно. Не остается ничего другого, как полностью опереться на США, где президентом большой Друг Израиля Гарри Трумэн.

Сказано — сделано. Из США срочно прибыл генерал Бриис, чтобы возглавить реорганизацию армии на американский манер. А советские боевые командиры скоро займутся укреплением арабских армий. Советские газеты отныне будут писать хорошо только об израильских коммунистах. В октябре того же года на съезде компартии Израиля будет оглашена приветственная телеграмма ЦК ВКП(б).

— Да здравствует великий вождь трудящихся товарищ Сталин! — заорут из зала вдохновленные «Кратким курсом» арабы.

А поставленный над ними для отвода глаз еврей Меир Вильнер проговорится:

— Съезд заявляет, что если Советская Армия в своей

 

борьбе против агрессора дойдет до границ нашей страны, то ей будут оказаны восторженная встреча и всесторонняя помощь со стороны большинства населения Израиля.

Вильнер запоздало озвучил то, о чем втайне мечтал Сталин. По карте видно, сколько границ пришлось бы преодолеть Советской Армии, чтобы добраться до Палестины по суше. Поэтому в Кремле планировали десанты — с воздуха и моря. В этом свете идея вымыть сапоги российских солдат в Индийском океане не выглядит чересчур экзотической.

В Израиле Вильнера никто не услышал — ни Бен-Гурион, ни Голда. У них были дела поважнее, но недоумение по поводу действий Сталина останется с ними на всю жизнь. А в СССР уже поговаривали о массовой депортации еврейского населения в Восточную Сибирь или на Дальний Восток. Саул Лейтман был свидетелем этих разговоров, и они вовсе не казались ему плодом чьей-то разгулявшейся фантазии. Опыт по части депортаций у Советской власти был уникальный: к тому времени в дальних краях томилось добрых полтора десятка народов, с корнем вырванных с родных земель.

С горечью вспоминал Лейтман слова Юдифь Левит, произнесенные в далеком 1931 году: «Завтра взрыв антисемитизма в вашей стране вышвырнет русских евреев в Палестину». Пророчество сбылось: завтра наступило. Точно так в свое время не прислушались к сионистам евреи Германии. Но немецким евреям гитлеровцы по крайней мере в первые годы после прихода к власти позволяли уехать из страны. Выбраться из СССР было невозможно. Лишь смерть усатого маньяка в 1953 году спасла евреев от второго, заключительного этапа Холокоста.

...На дворе двадцать первый век, однако все страны СНГ барахтаются в проблемах, уходящих своими корнями в первую треть века двадцатого. Одно искалеченное по-

 

коление сменяет другое, отовсюду лезет в глаза нищета, и конца краю этому не видно. Доживи Саул Лейтман до наших дней, он был бы потрясен массовыми шествиями и митингами под портретами Сталина, огромной коммунистической фракцией в Госдуме.

В начале шестидесятых судьба столкнула его с летописцем революционного движения академиком Исааком Израилевичем Минцем. Стояла хрущевская «оттепель».

— Конечно, труд строителя нелегок,— согласился Минц и назидательно поднял палец.— Но знаете ли вы, сколь нелегко приходится нам, историкам? Как это ни парадоксально звучит, история то и дело меняется. Открываются новые обстоятельства, и вот уже Берия — враг народа, а Сталин — кровавый тиран, и вот уже Молотов едет послом в Монголию, а Маленков директорствует на Устькаменогорской ГЭС...

— Можно подумать, вам, именитому ученому, прежде не были известны эти самые «обстоятельства»! — воскликнул Лейтман.— Вы уж меня простите, но история у нас перестала быть наукой. Она стала порождением страха. От страха вы и переписываете ее каждые пять лет...

Саул Михайлович как в воду глядел: скоро сталинисты организовали заговор против Хрущева, которого обвинили в никому не понятном волюнтаризме. Партийному лакею Минцу и правда пришлось в очередной раз переписывать историю.

«Думаю, когда-нибудь, возможно, уже после меня, партия и российский народ наш, породивший эту партию, будут краснеть от жгучего стыда за все содеянное, за всю чудовищную ложь, ими сотворенную и даже за то, что они же поверили в нее»,— писал Саул Михайлович.

Нет, не пришло еще время краснеть да каяться. На заре перестройки С.М.Лейтман и представить не мог, что советские люди, едва избавившись от ига коммунистов, почти повсеместно — за исключением Прибалтики — вновь

 

призовут в правители тех же деятелей и вновь жуткие призраки прошлого постучатся в каждую дверь.

Зимой 1976 года в его уютной квартире на Нагорной улице мы смотрели по телевизору помпезное открытие XXV съезда КПСС.

— Какой циничный спектакль,— произнес он,— какая наглая ложь!

Спектакль продолжается...

Саул Лейтман рассказал о времени, когда новые хозяева России с беспощадной жестокостью выстраивали фундамент нашего настоящего. Особую историческую ценность его книге придают воспоминания о репрессиях двадцатых годов, ведь репрессии тридцатых описаны в огромном количестве мемуарных текстов. В далеком 1927 году чекисты еще только обкатывали способы получения признаний, а ГУЛАГа не существовало. Но уже зрел Большой террор, и испытания семнадцатилетнего Саула только-только начинались. Ему предстояли ссылки, этапы, поднадзорная жизнь, новый арест и сухая голодовка, которую он едва перенесет. Два—три порядочных человека, смекалка да счастливый случай помогут ему в 1938-м уйти от бдительного ока органов и получить «чистый» паспорт. Иначе не миновать ему участи старшего брата Исаака, расстрелянного вместе с женой Ревеккой.

Но и в дальнейшем Саулу Михайловичу приходилось вести себя очень осторожно. В течение многих лет он не мог позволить себе осесть, задержаться на одном месте. Год—полтора, и семья меняла адрес: начиналась новая стройка. Советская власть так и не дала ему получить высшее образование. Со строительного факультета бакинского «политеха» его отправили в ссылку, а закончить учебу на том же факультете ленинградского «политеха» помешал Большой террор. Более Лейтман никогда не переступил порога этого вуза: тамошние «специальные товарищи» знали о его сионистском прошлом.

 

Однако начав учеником бетонщика еще в Баку, Саул Михайлович всю дальнейшую жизнь связал со строительством. Десятки лет он проработал главным инженером и управляющим строительно-монтажного управления (СМУ) сперва в министерстве пищевой промышленности, а затем в Главмосстрое. Во время учебы я жил в общежитии студенческого городка, выстроенного после войны под его руководством. Поныне работает сахарный завод под Воронежем, да и многие другие объекты, навсегда вобравшие в себя часть его знаний, труда и души.

С. М. Лейтман (1910—1990) застал начало большой алии — массовой репатриации в маленький, зажатый тремя морями Израиль. То была новая победа сионизма: едва приподнялся железный занавес, евреи сделали свой выбор. Именно они, наши бывшие соотечественники, высокообразованные, трудолюбивые и дисциплинированные, сотворили в считанные годы израильское экономическое чудо. Израиль прорвался в число развитых стран, оставив позади Испанию, Грецию, Южную Корею, Португалию.

Саул Лейтман ушел из жизни, когда правда о человеконенавистническом, изуверском режиме в СССР стала достоянием гласности. Ни своей книги, ни Палестины ему увидеть так и не довелось. Но по большому счету он, как и его брат Исаак, их товарищ Ефим Ольшанский и другие первые советские сионисты, был первопроходцем — тем, кто торил дорогу сотням тысяч советских евреев. В одной из больниц Хайфы трудится сегодня внучка Саула Михайловича, Мила Ромов (Бернштейн), подрастают правнуки. Мне он приходится двоюродным дедом, хотя звал я его вслед за своим отцом «дядей Шурой». Мой родной дед — самый младший из братьев — тот самый Борька, который остался вместе с матерью в обезлюдевшем доме после ареста Изи и Саула.

В мае 1941 года в его, Бориса Михайловича, семье поселится кудрявая семилетняя Эллочка, дочь Ривы Злобинской и Изи Лейтмана. Ее чудесным образом

 

привезет из Кировограда в Баку Ривина сестра, красавица Тупя. Привезет всего лишь погостить — по просьбе Марии Вениаминовны, которой захочется повидать внучку. Но спустя пару месяцем жизнями кировоградских евреев уже будут распоряжаться немцы да украинские полицаи. Погибнут все: и мать Ривы с Гуней, и сама Туня, и ее маленькая — младше Эллы — дочурка. А Элла так и вырастет в семье Бориса Лейтмана вместе с двоюродным братом Мишей — моим отцом. Так и будет она ждать возвращения родителей через «десять лет без права переписки».

В 1989 году Саул Лейтман получил письмо из прокуратуры Кировоградской области: «На Ваше заявление по поводу реабилитации Вашего брата Лейтмана И.М. и его жены Злобинской Р.А. сообщаю, что решением тройки при УНКВД по Николаевской области от 20 апреля 1938 года Лейтман Исаак Михайлович, 1908 года рождения и Злобинская Рива Абрамовна за контрреволюционную деятельность необоснованно подвержены расстрелу. По протесту Военного прокурора Киевского военного округа определением №301/0—59 от 24 апреля 1959 года уголовное дело в отношении Лейтмана И.М. и Злобинской Р.А. прекращено за недоказанностью предъявленного обвинения. Помощник прокурора области младший советник юстиции В.Ф. Комендяк».

Не было бы заявления С. Лейтмана, никто бы и не вспомнил про безвинно загубленные жизни. Их не реабилитировали и в перестройку: вновь прислали ту же справку тридцатилетней давности. «Необоснованно подвержены расстрелу» — что это? Извинение за уничтоженных тридцатилетних людей, за сиротство их дочери? Нет, следствию просто не хватило улик. В ответе из прокуратуры сквозит сожаление о том, что дело пришлось опротестовать и прекратить. Выходит, имело место как событие преступления — «контрреволюционная деятельность», так и его состав?

Какое конкретно «преступление» совершили Изя Лейт-

 

ман и его жена, неизвестно по сей день. Угасавший советский режим подтвердил правомочность решений некой «тройки», о которой не было ни слова даже в сталинской конституции. Преступники из НКВД так и не были наказаны и преданы всенародному осуждению — в отличие от немецких фашистов.

Сейчас модно рассуждать, что СССР был обречен, что он проигрывал гонку вооружений, что экономика разваливалась. При этом забывают, что тоталитарное государство способно существовать сколь угодно долго независимо от благосостояния граждан. В Северной Корее люди от голода едят траву, на Кубе распределяются по карточкам бананы, в Ираке узаконенными наказаниями являются ампутации конечностей... Историю творят личности; если бы не Горбачев, и мы с вами, читатель, жили бы в счастливом застойном лихолетье, шептались бы на кухнях о КГБ и Большом терроре.

…Литературную запись книги Саула Лейтмана «Жернова» выполнил известный бакинский журналист, автор многих книг Савелий Абрамович Перец. В годы перестройки он возглавлял в Баку крупное структурное подразделение ТАСС — Азербайджанское телеграфное агентство. В период межэтнических потрясений в Азербайджане, к которым он тщетно пытался привлечь внимание высшего руководства республики и страны, еврею Перецу осталось лишь одно — уехать в Израиль.

Моя тетя Элла Исааковна Лейтман — жена С.А. Переца. Она, Эллуха, как я называю ее с детства, живет сейчас в государстве, за стремление к созданию которого были казнены ее родители.

Александр Черницкий.