ГОРИ, ГОРИ, МОЯ ЗВЕЗДА.
Поэт, ты любил эти звезды
Свободных и чистых небес.
Под звездным сияньем ты умер,
Но в песнях о звездах воскрес.
А. Л. Чижевский.
Я люблю стихи Арсения Тарковского. Я любила его самого. С отчаянием я узнала, что 27 мая 1989 года Арсений Александрович скончался. Я знала, что он долго болел. Постоянно возле моей постели лежали сборники его стихов. Иногда даем, устав от всяческих бед, я раскрывала томик на любой странице и, как воздух, как свет небесный, ловила губами его строки. Иногда ночью, проснувшись в тревоге, листала эти страницы.
В субботу двадцать седьмого мая его не стало... А со стихами его я не расстаюсь. Читаю на книгах его ласковые надписи: «...На добрую память о Переделкинских встречах», «...с уважением и преданностью», «...с пожеланием счастья, в надежде добра», «Дорогому моему другу Жене Таратута с нежностью, любовью и преданностью...»
Восемь книжек и пластинка, где он сам читает свои стихи...
Книжки лежат у моей постели. Я читаю и перечитываю. Суетные дела отвлекают меня, но я снова и снова возвращаюсь к этим дорогим книжкам.
В воскресенье четвертого июня не расстаюсь с книжечкой «От юности до старости», на которой он написал: «Еще ребенком я оплакал эту высокую мне родственную тень. Милой Женечке Таратута. А. Тарковский». Писать ему было трудно, и дату—28 января 1988—я проставила сама. А на обложке его портрет... И я читаю, читаю ею стихи. И вдруг мне показалось, что я слышу его голос. Он сам читает мне стихи. Так близко, так явственно...
Через несколько дней я рассказала об этом подруге. Она задумалась, что-то посчитала на пальцах:
—Четвертого июня был девятый день его кончины. Он приходил прощаться с тобой...—сказала мне подруга.
Я вспомнила стихи Блока:
И тень моя пройдет перед тобою,
В девятый день и в день сороковой...
На книге, которую я держала в руках, он написал две строчки из своего стихотворения «Анжело Секки», посвященного трагической судьбе известного итальянского астронома Анжело Секки.
Я знала, что с детских лет Арсений Александрович увлекался астрономией. Я тоже с детства увлекалась астрономией. И ту трогательную историю про Анжело Секки, которой посвятил свои стихи Арсений Александрович, я помнила из книги Клейна «Астрономические вечера», вышедшей еще в конце прошлого века. Это была моя любимейшая книга, и хотя почти все мои книги пропадали не раз, эта—сохранилась!
Я с волнением встречала упоминания об этой книге в мемуарах известного ученого А. Л. Чижевского, в воспоминаниях замечательного художника Н. Кузьмина, которые увлекались этой книгой. С восторгом рассказывал мне о ней академик Иван Михайлович Майский. Оказалось, что «Астрономические вечера» Клейна были любимой книгой и Арсения Александровича!
Конечно, она безнадежно устарела, но историческая ее часть волнует читателя и сейчас. Клейн рассказывает о людях астрономии, и это делает пауку о далеких светилах близкой и понятной. Эта книга сильно повлияла на Арсения Александровича, на его мировоззрение, на его творчество и как-то сблизила нас...
Звезды, трава и птицы—то, что чаще всего я встречала в его стихах...
Мимо всей вселенной
Я пойду, смиренный...
...За благословенной Утренней звездой.
На многих страницах я находила звездное кредо поэта:
...За то, что в родимую душную землю сойду,
В траву перельюсь,
За то, что мой путь—от земли до высокой звезды, Спасибо скажу...
И еще:
Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать...
Но зато не унизил ни близких, ни трав...
Надо мною стояло бездонное небо.
Звезды падали мне на рукав.
И еще:
...А я лежу на дне речном
И вижу из воды
Далекий свет, высокий дом.
Зеленый луч звезды...
...И молодости клясть не буду
За росчерк звезд над головой,
За глупое пристрастье к чуду
И за карман дырявый свой...
...Все на земле живет порукой круговой:
Созвездье, и земля, и человек, и птица,
А кто служил добру, летит вниз головой
В их омут царственный и смерти не боится.
Он выплывет еще и сразу, как пловец,
С такою влагою навеки породнится.
Что он и сам сказать не сможет, наконец,
Звезда он, иль земля, иль человек, иль птица.
Есть у поэта стихи, целиком посвященные звездам. Название одного стихотворения состоит из названий любимых созвездий: «Телец, Орион, Большой Пес», одно называется просто «Звездный каталог».
Звезды живут и в других его стихах. И там, где он повествует о художнике Ван Гоге или о музыканте Комитасе...
И просто, и точно утверждает поэт:
Струнам счет ведут на лире
Наши древние права,
И всего дороже в мире
Птицы, звезды и трава.
Познакомились мы с Тарковским в начале шестидесятых годов, в Доме творчества в Переделкине. В те баснословные годы Дом творчества был не гостиницей, а подлинным Домом Творчества. Еженедельно на втором этаже главного корпуса собирались все его обитатели, приходили жители ближних дач. Читали стихи, новые рассказы, новые переводы. Помню, читал свои прекрасные рассказы и стихи Александр Яшин, Елена Ржевская рассказывала о войне, о Берлине в мае 1945 года, Павел Нилин рассказывал об академике Бурденко, Григорий Александрович Медынский рассказывал о закрытом суде над убийцей «из Мосгаза».
Рукописи обсуждали, спорили.
Читал свои стихи и Арсений Александрович Тарковский. Ему уже шел шестой десяток, но только что вышел первый сборник его стихов...
Тогда же я узнала о скорбной судьбе книги его стихов, которая должна была выйти в 1946 году в издательстве «Советский писатель».
Книга уже была набрана, сверстана, но в это время состоялось Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Решили книгу заново отрецензировать. Прочитав верстку книги. Е.Ф. Книпович написала заключение о нецелесообразности ее издания...
Верстка рассыпанной книги осталась у поэта и у неутомимого собирателя русской поэзии XX века—Анатолия Тарасенкова.
А первая книга Тарковского вышла... в 1962 году...
Протез для ампутированной на фронте ноги был сделан хорошо, Арсений Александрович гулял по окрестным лугам и лесам, работал, по вечерам читал стихи, рассказывал всякие истории, любил смеяться, в хорошую погоду разглядывал небо в подзорную трубу, а в плохую погоду разбирал свою коллекцию почтовых марок.
Отец Арсения Александровича был народовольцем, ссылку отбывал в Восточной Сибири, в селе Тунка. В этом селе было много ссыльных польских революционеров. Я знала, что там был в ссылке Михаил Войнич, будущий муж автора «Овода». Были там и братья Пилсудские—Бронислав, по делу Александра Ульянова, и Иосиф.
После революции, когда Александр Карлович Тарковский вернулся на родину, в Елисаветград, однажды он получил из Варшавы посылку и письмо. Правитель Польши Иосиф Пилсудский, рассказывал Арсений Александрович, вспомнил о своем товарище по ссылке и приглашал его к себе, обещая всякие блага...
Письмо и посылка, конечно, были задержаны, как вспоминал Арсений Александрович, в Первом отделе Армии, куда незамедлительно вызвали отца, и все кончилось бы весьма трагически, если бы Александр Карлович не предъявил письма Ленина, адресованного ему. Ленин расспрашивал его о деятельности «Народной Воли» последних лет. Это письмо Ленина, рассказывал Арсений Александрович, спасло отцу жизнь...
Любил Арсений Александрович рассказывать разные любопытные истории о своем детстве времен гражданской войны, когда власть в городе несколько раз переходила от красных к белым и от белых к красным. Вспоминал, как он был доставлен к легендарной Марусе Никифоровой, занявшей город, и как она подарила ему длинный леденец, обвитый бумажной лентой...
Потом мы постоянно встречались в Переделкине. К сожалению, из многих рассказов Арсения Александровича и Татьяны Алексеевны я запомнила далеко не все...
Рассказывала Татьяна Алексеевна о знакомстве мужа с Ахматовой. Анна Андреевна читала сборник сочинений Кемине в переводе Тарковского. Ей переводы очень понравились, и она просила друзей в один из приездов из Ленинграда познакомить ее с Тарковским. Встреча эта состоялась на квартире у поэта Георгия Шенгели, где остановилась Ахматова.
Познакомились, беседовали. Анна Андреевна сидела в кресле. Арсений Александрович вертел в руках маленькую игрушечную шпагу.
Ахматова сказала:
— Кажется, мне что-то угрожает...
Арсений Александрович ответил:
—Я же не Дантес!
Ахматова смутилась и сказала:
—Ну, даже и не знаю, что и ответить. Я так растеряна... Такой комплимент...
Арсений Александрович написал целый цикл стихов, посвященный Ахматовой, а последний раз, когда Татьяна Алексеевна рассказывала мне что-то об Ахматовой, он горько заплакал.
Помню его рассказ о Мариэтте Шагинян, которая, узнав, что Тарковские едут в Калининград, бывший Кенигсберг, попросила его привезти ей камень с могилы Иммануила Канта. Он взял такой камень и привез его в Москву. Случилось так, что Шагинян опубликовала в это время хвалебную статью о писателе П., которого, надо сказать, Тарковский и за писателя не считал.
При встрече с Мариэттой Сергеевной на ее вопрос о камне Арсений Александрович ответил:
—Этот камень я привез, но хочу подарить вам камень с могилы П...
Запомнился мне и такой эпизод.
Однажды в Грузии, где Тарковский был как делегат какого-то совещания, хозяйка дома, где он жил, пригласила его в свой сад на праздник. Среди ее гостей были официанты и горничные близлежащего отеля. Праздник был очень веселый. Возвращаясь на заседание, Арсений Александрович
встретил одного своего знакомого, видного писателя Т., и, полный приятных впечатлений, рассказал ему об этом празднике. Т. возмущенно его перебил и сказал:
—Зачем ты туда ходил? Писатель не может себя равнять с лакеями и простым народом. Ты не должен был соглашаться на такую встречу.
—После этих слов мы теперь будем на «вы»,—ответил Тарковский.
Здоровье Арсения Александровича становилось все хуже и хуже. Протез причинял ему бесконечные страдания. Стала отказывать память. Татьяна Алексеевна тоже часто болела. Они поселились в Доме ветеранов кино, на окраине Москвы, где, кроме постоянных жителей, бывали и приезжающие по путевкам как бы в Дом творчества. Я несколько раз жила в этом уютном и комфортабельном доме. Тарковские хлопотали, чтобы их приняли туда на постоянное жительство. Ведь Дома ветеранов литературы у Союза писателей нет.
После кончины Андрея в Париже Арсений Александрович совсем ослабел. Союз кинематографистов решил принять его с женой в свой Дом ветеранов.
Когда я получала путевки в этот Дом, то почти постоянно была с Арсением Александровичем, гуляла с ним. Он многое забывал, даже меня называл разными именами, но, когда мы сидели и читали друг другу стихи, он помнил их лучше меня. Читал на память Тютчева, Ахматову, Марию Петровых, Цветаеву и много других...
Я ловила его улыбку, как драгоценность. Руки у него дрожали, но в них было прежнее изящество.
К ним часто приходили друзья, приезжали из разных стран, присылали книги, приезжали ленинградцы. Все сетовали на малое количество его книг.
Как-то Татьяна Алексеевна дала мне прочитать страничку, перепечатанную из старой любопытной книги под названием «Замечательные чудаки и оригиналы», написанной М. Пыляевым и изданной Сувориным в 1898 году.
Я переписала себе эту страничку:
«В николаевское время на улицах столицы встречалось много азиатских народностей, поражавших петербуржцев своими костюмами. Так, посреди таких выделялись хан Нахичеванский, хан Карабагский и шамхал Тарковский... Что же касается до шамхала Тарковского, то он был генерал-лейтенант российской службы, видом он был очень толст и возраста весьма почтенного. Он был типичный образец полудикого кавказского властелина. Его сопровождала всегда многочисленная толпа слуг, которыми он распоряжался по-свойски, отрезая уши и носы за небольшие проступки. Благодаря таким расправам он умер в плотно закрытой карете в сильную июньскую жару... Нелюбившие его служители устроили ему такую кончину от апоплексии по дороге во время его следования в Дагестан».
Арсений Александрович рассказывал, что, когда он был в Дагестане, местные жители вспоминали здешних князей Тарковских и считали их предками поэта-
Арсений Александрович любил радоваться и любил радовать других, хотя тяжелое ранение на фронте нередко гасило радости. Последнее время он уже не мог обходиться без костылей, часто болела голова, но он терпел и старался не доставлять забот жене.
Я любила Арсения Александровича. Я люблю стихи Тарковского и повторяю про себя его «Звездный каталог». Он справедливо говорил о себе:
Я-то знаю, как зовут звезду,
Я и телефон ее найду...
А в стихотворении «Телец, Орион, Большой Пес» он говорил:
Я терпелив,
Я подождать могу,
Пока взойдет за жертвенным Тельцом
Немыслимое чудо Ориона...
И что бы люди там ни говорили,
…Я доживу, переберу позвездно,
Пересчитаю их по каталогу,
Перечитаю их по книге ночи.
Я перечитываю его стихи и пересчитываю звезды чудесной поэзии.