Ковалев^*, Аня и другие

Василий Ковалев — крупный, упитанный, толстощекий мужчина с ногами в форме буквы «х», по внешности — типичный номенклатурный работник. Занимал пост председателя райисполкома и был осужден за должностное злоупотребление на десять лет. Он нередко выражал свое неудовольствие, когда я, по его мнению, освобождал от работы слишком много людей, но меня это не волновало. Я настаивал на своем.

Начальник производства, как и многие придурки, был не без греха, но вольнонаемные смотрели на это сквозь пальцы. Ковалев был опытным производственником, которого не сразу заменишь...

Ее звали Аня. Она была агрономом по профессии и работала в основном за зоной. Ее можно было назвать привлекательной женщиной: очень ладно скроена, с выразительными большими, правда очень грустными, темными глазами, полными губами, аккуратным носиком. Аня редко улыбалась, и чаще всего ее лицо выражало грусть и печаль Она

относилась к тем женщинам, которые особенно тяжело переживали то, что оказались в местах заключений. К тому же у нее был большой срок — семь лет.

Видимо, одиночество и желание забыться, хотя бы на время, привели к тому, что она уступила ухаживаниям Ковалева.

Как многие очень крепкие и здоровые мужчины, начальник производства отличался крайней мнительностью, и малейшая царапина могла вывести его из равновесия.

Однажды он пришел ко мне после окончания вечернего приема. Он взял, как всегда, список освобожденных, но уходить не собирался. Видимо, ждал, когда уйдет Мария Алексеевна. Медсестра поняла желание Ковалева и, сжав губы, с гордо поднятой головой покинула амбулаторию. Начальник производства облегченно вздохнул.

— Доктор, у меня к вам большая просьба,— обратился он ко мне, и на лице его появилось смущенное выражение.

— Какая? — спросил я несколько удивленно.

— Не могли бы вы проверить Аню?

— Не понимаю вас. Что я должен проверить?

— Меня интересует — не больна ли она.

— А что у нее? Температура? Или может быть кашель?

— Нет, по женской части.

— Она беременна?

— Нет. Я хочу знать, не страдает ли она венерической болезнью?

— Чем вызван такой интерес? Ведь вы ее, кажется, давно знаете?

— Дело в том, что мой маленький брат заболел.

— Какой еще брат?

Ковалев улыбнулся.— Сами понимаете — причинное место.

— Тогда надо сначала его посмотреть, а не вашу Аню. А вдруг ничего нет? На что жалуетесь?

— На рези, когда мочусь.

Осмотр выявил небольшую банальную трещину.

— Ничего у вас страшного нет,— успокоил я Ковалева.— Вы были просто слишком усердны во время свидания. Небольшая бытовая травма. Это бывает. Аню не к чему тревожить.

Об этом эпизоде я вскоре забыл, но дня через три меня вызвали ночью в женский барак. Встревоженные женщины обступили меня. Аня лежала на койке без сознания. Слышались голоса:

— Кажется, она мертва.

— Это все из-за Ковалева.

— Это он ее довел.

Я осмотрел ее. Пульс был очень слабый и редкий, тоны сердца едва выслушивались. Лицо у молодой женщины было синюшное. Рядом с ней на табуретке лежала пустая упаковка, на которой я прочел: люминал. Это снотворное — излюбленное средство у женщин, которые хотят свести счеты с жизнью. Аню я сразу перевел в больницу. Промывание

желудка сделать не удалось. Пришлось ограничиться инъекциями стрихнина, разных сердечных и мочегонных средств... Только на четвертый день Аня пришла в себя.

— Зачем вы спасли мне жизнь? — спросила она меня.

— Это мой долг. Лучше скажите, зачем вы приняли люминал?

Аня не сразу ответила на мой вопрос. Оказывается, Ковалев, перед тем как обратиться ко мне, обвинил Аню в том, что она заразила его венерической болезнью.

Молодая женщина, которая и так не отличалась бойцовским характером, не могла вынести это гнусное и несправедливое обвинение. (Позже, приблизительно через год, когда я уже работал в другой колонии, Аня снова отравилась. На этот раз, однако, спасти ее не удалось.)

После попытки Ани отравиться Ковалев потерял интерес к ней и переключился на медсестру Шуру. Предварительно он поинтересовался у меня, здорова ли она. На этот вопрос я не мог дать исчерпывающий ответ, так как только работники пищеблока подвергались соответствующему медосмотру. Как-то совершенно неожиданно Ковалев ворвался вечером в амбулаторию в нетрезвом виде и потребовал Шуру. Она как раз находилась в приемной комнате.

— Я хочу с ней поговорить,— обратился он ко мне.— Она мне нужна.

Я взглянул на Шуру. К моему удивлению, девушка ничего не ответила и лишь загадочно улыбнулась. Создавалось впечатление, что ее не смущало странное состояние начальника производства. Я понял, что являюсь здесь лишним, и покинул амбулаторию.

Визит Ковалева увенчался полным успехом. С этого момента он часто приходил к Шуре. Сначала только в нетрезвом состоянии... Несколько позже и без того, чтобы принять дозу водки. Ковалев не был извергом или садистом. Когда он дружил с Аней, то относился к ней заботливо, помогал ей во всем и был образцовым кавалером. Он был ласковым и предупредительным, пока Аня его устраивала. После случая с отравлением Ковалев для видимости еще ухаживал за ней определенное время, а потом оставил ее. Пожалуй, она сама не хотела возобновлять отношения с ним, так как поняла, чего он стоит.

«Дружба», точнее связь с женщиной, должна была приносить ему только наслаждение, покой и удовольствие, но не заботы и тревоги. И главное — она не должна была отражаться на его здоровье. Свое здоровье и благополучие он ценил превыше всего.

Шура его больше устраивала. Она ничего не требовала, в том числе и клятвы в любви, и была довольна тем, что получала от него.

К здоровью остальных зэков Ковалев относился иначе. Они были для него только рабочей силой, которую следовало использовать максимально. Жалость к ним ему была чужда.

В сравнении с Казлагом условия в этой колонии были лучше, и особенно — питание. Очень много зависело от врача, который в первую очередь должен был справедливо определить категорию труда заключенного. Направляя слабого человека на общие работы, на лесоповал,

можно было его в короткое время превратить в безнадежного доходягу и кандидата на тот свет.

Здесь приходилось бороться с начальством и нарядчиком, которые были готовы направлять всех на общие работы.

Как и везде, в колонии существовали планы: сколько необходимо выкопать кубометров земли, свалить деревьев, сплести лаптей, выгрузить вагонов...

Вполне естественно, что эти планы трудно выполнить, когда большинство зэков были переведены на ЛФТ (легкий физический труд), но это начальство не интересовало. Оно требовало свое, а нарядчик, начальник производства и бригадиры старались вовсю, чтобы не терять свое теплое место, не очень заботясь при этом о благополучии зэков. При этом, нередко, случались конфузы.

Однажды с новым этапом прибыл крепкого телосложения мужчина лет тридцати, который перед медосмотром передал мне скомканную справку с печатью. В ней было написано, что данный гражданин страдает гемофилией.

— Доктор,— попросил он умоляюще,— сделайте, пожалуйста, все, чтобы меня не направили на общие работы, туда, где я могу получить травму, хотя бы легкую. Вы же понимаете, какая у меня болезнь. Любая царапина может мне стоить жизни.

— Конечно,— успокоил я его,— вы останетесь в зоне.

Как и положено, я выдал ему справку с указанием болезни, где было подчеркнуто, что всякие работы, связанные с возможностью получить травму, недопустимы. Рекомендовал работу в зоне, например, в качестве дневального или счетовода.

Как-то в лагере был объявлен аврал с тем, чтобы как можно больше зэков направить на работу. Ковалев выгнал всех, в том числе и инвалидов. Мой протест не подействовал.

Направили за зону и зэка с гемофилией. Его заставили таскать бревна. Во время работы острый конец обрубленного сучка легко поранил левое предплечье.

Бригадир, увидев неглубокую ранку, дал пострадавшему кусок бинта, сказав: чепуха. Забинтуешь, и все пройдет.

Но ничего не проходило. Кровь шла и шла. Еще раз забинтовали руку, наложив побольше ваты, но и это не помогло.

Зэк стал бледным, как полотно, он уже еле держался на ногах и просил лишь одного — быстрее отправить его в больницу.

Бригадир понял, что дело не ладное и обратился к конвоирам, чтобы больного отправить в зону.

Я мучился с ним больше суток, не сомкнув глаз, накладывал одну давящую повязку на другую, давал различные медикаменты и лишь с великим трудом остановил кровотечение.

— Вы чуть не угробили человека,— обрушился я несколько позже на начальника производства Ковалева,— вы что, справкам не верите или умнее врачей? А если бы больной умер? Кто бы отвечал за него? Вы!

— Мы с такими людьми никогда не встречались. Он же выглядел таким здоровым. Как я мог его оставить в зоне, когда даже инвалиды шли на работу,— оправдывался Ковалев.

— Внешность иногда обманчива,— ответил я.— Пусть это послужит вам уроком.