В Шушерах

Ехали не спеша, часа четыре или пять, пока добрались до цели. Издали я увидел среди разбросанных мощных дубов небольшой поселок и «зону». Вблизи виднелся берег Большой Кокшаги.

Конвоир проснулся. Снова схватился за кобуру и поправил ремень.

— Приехали,— сказал он простуженным голосом.

— Вижу.

Девушка взглянула на меня с сожалением и шепнула: — Я буду сегодня в женском бараке, где бесконвойные.

— Спасибо,— ответил я и сжал ей руку.

Я ее понял. И ей, молодой и здоровой девушке, хотелось ласки и сочувствия. Но мысли мои были заняты другими проблемами.

На вахте, как положено, просмотрели внимательно мое личное дело, а затем познакомились с содержанием чемодана и вещевого мешка.

— Идите в санчасть к Осиповой! — приказал дежурный.

— А кто такая Осипова?

— Валентина Федоровна? Начальник санчасти.

Интересно, подумал я, какая она? Пожилая или молодая? Привлекательная или нет?

ИТК № 2 (Шушеры), расположенная на правом берегу Большой Кок-шаги, была организована в феврале 1945 г. для содержания заключенных III—IV категории (т. е. ослабленных) с контингентом до 500 человек. До этого колония находилась в поселке Красный мост. Колония в Шушерах долгое время не имела зоны ограждения, а жилые бараки заключенных находились на территории населенного пункта. Отсутствовала всякая изоляция от местного населения. В момент моего приезда все эти недостатки уже были устранены.

Зона мало отичалась от той, в Ошле. Жилые бараки, мастерские, столовая, баня... Такие же низкие, серью и неприветливые здания.

Санчасть занимала довольно большое деревянное строение. Здесь одновременно размещались амбулатория и стационар.

Я поднялся по ступеням и открыл дверь. Санитарка в белом халате вышла мне навстречу и удивленно спросила:

— Вы к кому?

— К Осиповой.

— Тогда идите туда! — она показала рукой на приоткрытую дверь. В комнате, видимо, приемной, сидела молодая девушка спиной ко мне. Я поздоровался. Девушка обернулась, и я чуть не лишился дара речи от удивления.

Это была та самая девушка, которая не так давно приходила в Ошлу в амбулаторию и вызвала в моей душе такое смятение.

— Неужели это вы?

— Да, доктор, это я. Но сначала здравствуйте. Рада, что вас прислали сюда на помощь. Одной очень трудно.

Она протянула мне руку, и я ее держал несколько дольше положенного, но мой шеф этого, видимо, не заметила.

— Но сначала, доктор, вас надо устроить. Будете жить в бараке для работников ИТР и обслуги. Сейчас скажу сестре-хозяйке Марусе, чтобы она вам приготовила белье.

В комнату вошла женщина лет сорока с небольшим, темноволосая, с морщинистым лицом, покрытым толстым слоем пудры. Губы были ярко накрашены. Она была одета в несуразное красное платье, которое, видимо, предназначалось для подростков.

— Познакомьтесь,— сказала Валентина Федоровна,— это наша сестра-хозяйка Маруся.

— Очень рада познакомиться с вами,— сказала женщина, кокетливо улыбаясь и протягивая руку.— Мы много слышали о вас.

— Обо мне? — я удивился.

— Да. Земля слухом пользуется.

— А что вы слышали обо мне?

— Что вы хороший врач.

— Это, пожалуй, преувеличено.

Маруся принесла белье: простыню, подушку, новое байковое одеяло и проводила меня до барака ИТР.

— Кушать будете в амбулатории,— объяснила она.— Вам принесут с кухни.— Она сделала небольшую паузу и, улыбаясь многозначительно, продолжала: — Я думаю, что здесь вам будет хорошо. У нас очень хороший начальник колонии и очень хороший начальник санчасти.

Такого приема я не ожидал. Это было выше моих мечтаний. Я буду работать вместе с девушкой, которую полюбил с первого взгляда. Что может быть лучше.

Но мою радость несколько охладило то обстоятельство, что Осипова — вольнонаемная. И кроме того, я совершенно не знал, какие она питает ко мне чувства. Вероятно, никаких. Мы же виделись до этого всего лишь один раз, и это вряд ли могло оказать на нее какое-то влияние.

Любовь, конечно, приносит великую радость, но лишь в том случае, когда она взаимная. А если нет? Если Валя не ответит на мои чувства, пребывание в этой колонии будет сплошной пыткой. Однако, сначала надо было думать о работе. Меня послали сюда не затем, чтобы ухаживать за своим шефом.

Барак, в котором меня устроили, оказался небольшим, рассчитанным на 10—20 человек. Это была так называемая «вагонка», построенная по типу железнодорожных вагонов,— на одном каркасе четыре спальных места — два внизу, два наверху. Мне предложили место рядом с

нарядчиком Валентином Бурзуловским — болгарином по национальности. Болгары, так же как и немцы, греки, калмыки, ингуши, чеченцы и другие, относились к тем национальностям, которым не доверяли и высылали подальше от родных мест.

Колония была небольшая (на трех участках находилось около 500 заключенных) и смешанная, то есть содержались как мужчины, так и женщины. Днем все были вместе, а после отбоя женскую половину зоны закрывали. Бараки были для уголовников и бытовиков и отдельно для осужденных по 58-ой статье.

В зоне имелись: бондарный цех, цех, где делали сани, лапотный цех, пошивочная и другие. Часть заключенных работала за зоной на лесоповале. Вблизи находились дубняки, древесину которых использовали для изготовления, главным образом, бочек и саней.

В этой же колонии содержались и неработающие инвалиды, а на подучастке в Старожильске — женщины с грудными детьми.

Работа в Шушерах мало отличалась от той, в Ошле. Утренний прием (короткий) для заболевших перед началом работы, обход больных в стационаре, проверка санитарного состояния зоны и вечерний прием.

В отличие от Тухватуллиной Валентина Федоровна почти всегда присутствовала на амбулаторном приеме и нередко во время обхода больных в стационаре. Правда, всю документацию я заполнял сам.

Во время работы мне было не сложно наблюдать за своим шефом и делать определенные выводы. С самого начала знакомства я несколько идеализировал эту девушку и пока не ошибся в ней. Не заметил в ней каких-нибудь отрицательных сторон. Она носила обычно белую блузку, вышитую у воротничка, и темный легкий пиджачок с модными тогда буфами, синюю юбку, не очень длинную и высокие красивые сапожки на высоких каблуках. Лицо, его нежный овал, спокойные серые глаза, красиво очерченные брови, аккуратный носик и мягкие губы делали девушку на редкость привлекательной. Темно-русые волосы, расчесанные несколько кверху, дополняли картину. И еще одно: я никогда не видел, чтобы она повысила голос или сказала кому-нибудь резкое слово. Она умела держать себя с достоинством при всех обстоятельствах.

Но мне показалось, что в душе она всегда немного грустила. Возможно потому, что она выросла сиротой и никогда не знала родительской любви.

Я прекрасно понимал, что должен был действовать чрезвычайно осторожно — любая поспешность могла только навредить. Но было одно обстоятельство, которое меня смущало и вызывало неуверенность в успехе. До сих пор я имел дело с заключенными женщинами, которым нечего было терять и которые ничего не требовали, кроме ласки. Одни из них были замужем, другие — нет. Все они, однако, охотно шли на сближение, чтобы как-то скрасить свою тоскливую жизнь и забыться. С ними в этом отношении было легко. Но Валя была вольнонаемная, и это меняло дело. Чего она могла ожидать от меня? Я же был женат. В ее возрасте девушки мечтают о замужестве, а не о «легком флирте».

Шушеры вряд ли были лучшим местом, чтобы найти себе подходящую пару для жизни и поэтому, возможно, могло появиться желание немного развлечься, пококетничать, но вряд ли с заключенным. С ним игра не стоила свеч.

Когда я думал о своей жене Миле и нашей короткой совместной жизни, то все это казалось неправдоподобным, больше похожим на чудесный сон. Как-никак, но четыре года разлуки — большой срок, особенно в нашем возрасте.

От Милы давно не было писем, и у меня появилось смутное чувство, что для этого имелись веские основания. Хороших новостей я не ожидал.