Рауф

Далеко не каждое воскресенье было нерабочим днем, и дни отдыха все зэки ждали всегда с особым нетерпением. Женщины занимались тогда стиркой белья и починкой одежды, а после обеда обычно гуляли по зоне, стараясь одеться получше. Мужчины чаще всего бездельничали, покуривали, слонялись между бараками и ходили к женщинам.

В зоне имелись цветочные клумбы, за которыми ухаживал цветовод, поляк Синявский, осужденный по 58-й статье. Начальник колонии Ремизов следил за порядком, любил чистоту и старался при возможности несколько оживить унылый вид колонии.

Было уже лето, солнце грело заметно, и появились первые комары. Пожалуй, только в выходные дни я гулял подольше по зоне, так как в такие дни Валентина Федоровна обыкновенно не показывалась.

Однажды молодые ребята решили устроить состязание по борьбе. В основном это были татары из Параньгинского района, которые работали землекопами или пильщиками. Иногда вместо физзарядки я ходил к пильщикам и заменял минут на тридцать нижнего рабочего. Ритмичная работа (пилили бревна на доски), при которой приходилось, напрягая мышцы,

поднимать и опускать продольную пилу, вызывала во мне определенный спортивный интерес.

Среди пильщиков выделялся черноволосый татарин Рауф, небольшого роста, коренастый, который всегда с молодцеватым видом, гордо выпячивая грудь, шествовал по зоне. Он считался хорошим борцом, неоднократно завоевывал призы во время сабантуя и был, видимо, высокого мнения о себе.

Сил у меня было достаточно, больше чем у других, и я поэтому решил из простого любопытства принять участие в этом состязании, хотя понятия не имел о татарской борьбе.

Рауф уже расправился с несколькими противниками, когда я вступил в круг. Как положено, я схватил его за пояс, но не знал, что делать дальше. Пытался тянуть его к себе, но он сопротивлялся. Он делал то же самое, что и я, но также безрезультатно. Так мы и стояли минуты три-четыре, толкая друг друга. Неожиданно Рауф сделал подсечку, ударил своей ногой по моей, я потерял равновесие и оказался на земле. В этой борьбе далеко не главное сила...

Не знаю почему, но к Рауфу у меня с самого начала имелась необъяснимая антипатия и не только потому, что он меня победил в борьбе. В нем было что-то вызывающее, стремление быть выше других.

И на меня он тоже смотрел с пренебрежением, словно хотел сказать: а мне наплевать на то, что ты врач.

Дней через пять-шесть после этих состязаний в столовой показывали кино. После просмотра фильма я направился к выходу и неожиданно почувствовал, что кто-то схватил мою руку. Я услышал тихий женский голос: «Приходи ко мне».

Я повернулся удивленно и увидел молодую светловолосую девушку, которую смутно помнил по амбулаторному приему. Кажется, за ней ухаживал Рауф.

В тот же момент я получил сильнейший удар кулаком по нижней челюсти. Боли не почувствовал, но на несколько секунд стало темно в глазах. У боксеров такое состояние называется «грогги». Я находился в нокдауне.

Все то, что сейчас происходило, было мне совершенно непонятно, тем более, что девушку эту я практически не знал.

Удар нанес Рауф. Я увидел его черные, злые глаза. Он, кажется, был готов убить меня. Очень хотелось броситься на него и свалить его одним из своих излюбленных борцовских приемов. Это не составило бы большого труда. Несмотря ни на что — физически я был сильнее его.

Я, однако, сдержался, так как понял, что это могло вызвать нежелательный резонанс — врач и дерется из-за девчонки.

Главное, как назло, в этот день приехала на проверку начальник унитарного отдела ОИТК МВД МАССР Слипченко.

— Дурак! — сказал я спокойно Рауфу, повернулся и пошел в свой барак.

На следующий день все уже знали об этом случае, в том числе и Слипченко — высокая, худощавая женщина средних лет с грубым, мужским голосом и внешностью, в которой полностью отсутствовала женственность.

К моему удивлению, она осудила мое поведение.

— А я, доктор, на вашем месте дала бы сдачу.

— Вам легко говорить. Я бы также с превеликим удовольствием ответил бы ударом на удар, но откуда я мог знать, как будут реагировать на такую драку. Этап меня не прельщает.— И мысленно прибавил: очень не хотелось подвести Валентину Федоровну.

Вскоре Рауф был отправлен в дальний этап, и мне кажется, не без участия моего шефа. Вероятнее всего, она боялась, что мой конфликт с Рауфом может иметь продолжение.

Я видел его в тот день, когда он с мешком на плече вместе с другими зэками стоял около вахты и должен был прощаться с Шушерами. На этот раз у Рауфа был далеко не гордый вид, грудь он уже не выпячивал и имел вид побитой собаки. В глазах его блестели слезы.

Это был уже другой человек, готовый униженно встать на колени, если бы его оставили в колонии. Здесь он имел поддержку из дома, регулярно получал передачи, питался хорошо и имел любовницу. Там, в лагерях на Урале или еще дальше, все могло быть иначе — он это знал и боялся.

Я его не жалел. Мне понятна ревность, но я ненавижу, когда в таких случаях спор пытаются решать кулаками, тем более, что у Рауфа не было для этого никаких оснований.

Слипченко вскоре уехала, весьма довольная медицинской службой в колонии, в том числе и моей работой. Меня это радовало.