ГЛАВА ВТОРАЯ
В Харькове
Гуляй-Поле покидали,
В город Харьков уезжали,
И прощай ты, «Махноград».
Перемене был я рад!
1. Голод 1921-1922 годов
В 1921 г. тетя привезла меня в г. Харьков, где мы с ней жили у ее младшего брата, дяди Яши. Затем приехали отец с мачехой и взяли меня к себе. Ютились мы в разных квартирах. Одно время на Мурховецкой набережной, в районе Москалевки, у железной дороги. Затем жили на Каплуновском переулке, в одноэтажном доме, без удобств, с печным отоплением. Мне было около семи лет, или немного больше. Утром отец с мачехой уходили до вечера, а меня запирали. На день мне оставляли тарелку манной каши, сваренной на соленой воде, без молока и масла (их и в помине не было) и кусочек
черного хлеба (это был деликатес). В городе тогда был голод: Голод 1921-го - 1922-го годов.
На улицах были сидевшие и лежавшие люди. Одни из них повторяли: «Я голодный! Дайте хлеба!», другие только стонали или мычали. Третьи лежали и молчали... затем, смерть!
Деньги обесценивались. Счет был на миллионы рублей. Их называли «лимонами»: десять «лимонов», сто «лимонов». Заработную плату или, как тогда называли «жалование», вместо денег платили продуктами. Отец (и другие) на работу ходил с мешком. Иногда он приносил домой немного гороха, пшена, соли, сушеных «бычков» (рыбку), из которых варили суп. Мачеха, в прошлом окончившая гимназию, училась на медицинском факультете университета, а по вечерам давала уроки на дому. За это ей платили обедами, которые она приносила домой. За неимением продуктов питания люди ели суррогаты. Часто не было хлеба (даже черного, мокрого, с остями и соломой). Взамен ели макуху (подсолнечный жмых). Но и она не у всех и не всегда была. Суррогатом кофе был жженый ячмень и цикорий (если они были). Чай пили, с заваркой из моркови, а если ее не было, то из пережженной корки черного хлеба. Сахара не было: пили чай с сахарином, если он был, то есть заменителем сахара, наподобие нынешних сорбита или ксилита для диабетиков. Многие харьковчане донашивали одежду, оставшуюся с довоенного времени (1913 - начало 1914 года). У кого ее не было, носили одежду из мешковины (из распоротых мешков, желательно не очень грубых).
Летом обувались в «колодки» или «деревяшки»: деревянная подошва, прикрепленная к ноге ремешками, а за неимением кожи - веревками. Носков не было, и «деревяшки» носили на босу ногу.
Задники были кожаными, но часто, за неимением кожи, к подошве крепился задник из жести. Я помню, как такой задник врезался мне в ногу и поранил ее.
По вечерам взрослые подрабатывали на дому: клеили спичечные коробки и футляры к ним, затем оклеивали их бумагой и делали наклейки с текстом.
Частушки тех лет:
Спички шведские,
Головки советские:
Раньше вонь,
Потом огонь.
Скоро кончится война,
Жизнь пойдет иначе:
Спекулянты закричат,
«Пирожки горячи!»
На столе стоит стакан,
А в стакане каша.
Ленин Троцкому сказал:
«Вся Россия наша!»
Я помню, как по вечерам дядя Яша, его жена, мой отец и другие взрослые, склонившись над столом, работали и пели хором революционные песни: «...Слезами залит мир безбрежный...» (со словами: «Над миром наше знамя реет!), «Варшавянку» («...Вихри враждебные веют над нами...), «...Смело товарищи в ногу...» («...В царство свободы дорогу грудью проложим себе!...») и другие.
2. Из Харьковских воспоминаний
Типичное слово «Ракло» означает: «Вор». Это слово имеет дореволюционное происхождение. В Харькове была бурса (низшее духовное училище). И теперь есть Бурсацкий спуск: от станции метро «Исторический музей» к Центральному рынку (Благовещенскому базару).
Постоянно голодные ученики бурсы, бурсаки, бежали по этому спуску, совершали налеты на торговые ряды рынка и хватали все съестное. Поэтому спуск назвали «бурсацким». Бурса носила ими святого Ираклия. Поэтому при появлении бурсаков, торговки, с криком: «Ираклии!» прятали товары и разбегались. Над рынком, долго разносился многоголосый вопль: «И-рак-ли-и-и!!!», «рак-ли-и! (ударение на последнем слоге). В дальнейшем «Ираклий!» превратилось в «Ракли!», а затем в «Раклы» (единственное число - «ракло»).
Автомобилей в 20-е годы было мало. Были ломовые извозчики на подводах и легковые извозчики. Последних обычно звали -«Ванько!» - от русского - «Ванька». Так раньше назывался извозчик с собственной лошадью и коляской.
Трамваи у многих харьковчан были женского рода: «Куда она идет?». Происхождение - дореволюционное: прежде в городе была «конка» (вагон по рельсам тянули кони). Затем ее сменила электрическая тяга - трамвай. Но по традиции вагон трамвая называли «она», как раньше конку (для которой женский род был нормальным). И в наши дни это повторяется: 12 сентября 1999 года я ехал в трамвае и слышал, как женщина, лет 40-45-ти, спрашивала: «Она идет прямо или поворачивает?».
В Харькове номер трамвая называют - «маркой»: например, вместо «Куда идет шестой номер?», спрашивают: «Куда идет шестая марка?». Когда я был в Москве в 30-х годах, то при слове «марка», спрашивали: Вы из Харькова?».
3. В школе
Я учился в Харьковской семилетней школе Донецкой железной дороги (тогда была такая). Однажды на школьном собрании директор школы, болгарин, по фамилии Дулов, сказал: «Впоследствии вы измените свои взгляды!»
Это меня поразило: как это я могу изменить свои взгляды? Ведь я же пионер!!» После окончания школы, в 1930-м г., я узнал, что Дулов оказался троцкистом.
Школа была украинской. Все учителя и пионервожатые (из числа прикрепленных комсомольцев) говорили на украинском языке.
Однажды, во время перемены, мы - ученики, пели пионерскую песню на русском языке. В класс вошел учитель физики - Шекун Микола Опанасович и спросил: «Що це ви кацапсышх тсень спиваете?!» Мы ответили - «это пионерские». Однако, когда Микола Опанасович, стоял в очереди за хлебом, а я обратился к нему на украинском языке, то он ответил мне на чистейшем русском - (правда с акцентом): вероятно, он чего-то, или кого-то боялся!
Это был период так называемой «скрипниковщины». Если мне память не изменяет, Микола Скрипник был народным Комиссаром Просвещения УССР. Его обвинили в украинском буржуазном национализме, сняли с работы и исключили из партии. Он, не дожидаясь ареста, застрелился...
4. Первая пятилетка
Мои последние школьные годы прошли в период выполнения первого пятилетнего плана - «пятилетки (1928-1933 г.г.): индустриализация страны, сплошная коллективизация, ликвидация кулака, как класса. Был брошен лозунг: «Пятилетку за четыре года!»
Нас, учеников, заставляли разучивать песню на украинском языке:
«...За п'ятирмку нам треба дбати,
Новi заводи побудувати!»
Появилась пародия. Помню, как мой одноклассник Петька Кичин, на улице горланил:
«... За п'ятшичку стрибаем в рiчку,
За пятилетку сажаем в клетку!
5. Введение паспортной системы в СССР. Голод 1933-го года
После окончания школы и ФЗУ (Фабрично - Заводское училище) я работал слесарем в ж. д. Депо «Октябрь». Там же я и получил паспорте 1933 г..
Паспортная система в СССР была введена с 27 декабря 1932 года, чтобы закрепостить крестьян: многие, не желая вступать в кол-
хозы, пытались уехать. Уезжали также (кто смог) и некоторые, объявленные кулаками, и те, кто таким путем пытался спастись от голода. Лица без паспорта штрафовались и выдворялись на прежнее место жительства.
В том же 1933 г. я стал студентом Харьковского техникума электросвязи. После 1929-го - 1930-го годов, в результате «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулака как класса», на Украине (и не только на ней) начался памятный голод 1932-го, а особенно 1933-го го да.
Еще с начала тридцатых годов в городе была введена карточная система, на хлеб и продукты питания.
Весной 1933 года, нас, семнадцати-восемнадцатилетних студентов техникума, командировали в разные районы Украины для проверки работы районных отделений связи. Во время командировки мне пришлось насмотреться на ужасающие картины: народ умирал от голода. На станциях сидели и лежали умиравшие люди.
Мне в дорогу дали недельный паек (вырезали 7 талонов, из хлебных карточек): две буханки хлеба. Остановился я ночевать у одного из работников районного отделения связи. На завтрак подали икру, из красной свеклы (бураков). В доме не было ни крошки хлеба. Трое голодных детей... отдал я им одну буханку хлеба.
В начале лета 1933 года нас, студентов техникума, направили в Коопхоз (кооперативное хозяйство) Связи для прополочных работ: село обезлюдело и некому было работать. Редкие, низкорослые хлеба густо заросли сорняками. Привезли нас в почти пустое село: часть жителей вымерла от голода, другую часть объявили кулаками и выслали, третьи сами бросили хаты и (без паспорта) ушли, куда глаза глядят (в том числе, в город, где надеялись спастись от голода)...
Почти не осталось мужчин, только женщины и дети... (см. Стихотворение: «1933!»).
Нас разместили в брошенных хатах. Спали на деревянных нарах, покрытых соломой, в которой ползали вши.
Работали мы в поле: вырывали сорняки вручную и вели прополку тяпками.
Однажды в поле приехал Наркомсвязи Алексей Иванович Рыков! Он стоял с провожатыми, глядел на нас издали, улыбался, обнажая длинные зубы: густая черная шевелюра, продолговатое желтое лицо, с бородкой и усами.
6. Рыков и о Рыкове
А. И. Рыков (1881 г.) после смерти Ленина, в 1924 г. сменил его на посту Пред. Совнаркома СССР. В декабре 1930 года, на этом посту его сменил Молотов, и с 1931 года Рыков Нарком связи. В 1938 г.
был репрессирован. В 1988 г. реабилитирован посмертно: Газета «Труд» 06.02.1988 г. и 09.02.1988 г.
В середине 20-х годов бытовала пародия на мечты белоэмигрантов: «Чемберлен, Чемберлен, возьми Рыкова в плен!.. дадим нефть и сталь мы: арестуй же Сталина!» (Чемберлен - премьер-министр Великобритании).
7. «1933!»
Год двадцать первый и разгар разрухи.
Был порождением гражданской войны,
И интервенции, вызвавших муки,
Голод, страданья огромной страны.
Сорок шестой - тоже послевоенный,
В скорбных руинах легли города,
Села сгорели... в стране, во Вселенной
Голод и холод царили тогда!
Но тридцать третий - не вызван войною:
Умысел злой этот год породил.
Голод пронесся тогда над страною,
Он миллионы людей погубил!
Нет, мы в Кирилловке не загорали,
Тешась на пляже азовской волной,
По Украине мы все разъезжали,
В командировки, голодной весной.
Пару буханочек хлеба нам дали,
Что составляло недельный паек,
Смену белья тогда паковали,
В наполовину пустой вещмешок.
Видели: толпы голодного люда
Бродят, как тени, сидят и лежат...
Поезда ждут, чтоб уехать отсюда:
Ехать туда, куда очи глядят!
Летом нас всех на прополку послали,
В близкий от города связи Коопхоз
Видели мы, как жестоко страдали,
Те, что тогда загонялись в колхоз:
Хаты пустые, в отдельных – остались
Жители (страшно о них рассказать),
Те, что в ту пору в живых оказались,
Если их можно живыми назвать!
Женщины, дети: мальчишки, девчонки,
Вздутый живот от травы - лебеды,
Руки и ноги, от голода тонки,
Бродят, как тени огромной беды!
Скулы обтянуты, щеки ввалились.
Когда спросили мы: «Где мужики?»,
Нам, отвечая, слезами залились:
«Нету кормильцев - они «кулаки»...
Не забывается горе народа,
Много ему довелось пережить:
Ужас того - тридцать третьего года
Даже теперь невозможно забыть!
Тот не увидел в году этом драмы,
Мимо того этот голод прошел,
Кто под крылом своей курицы-мамы,
Детство и юность беспечно провел!
Скидки не может быть на малолетство:
Годик девятый уже миновал!
Но, равнодушно счастливое детство:
Сытый голодного не замечал!
Примечание: Кирилловка - курорт на Азовском море.
8. Об искусственно вызванном голоде 1946-47 г.г.
Когда я писал о голоде 1933 г., я не знал об искусственно спровоцированном голоде 1946 - 47 г., в России, в Казахстане, в Киргизии, а особенно, в Украине: еженедельник «Факты» (Украина) за 26 октября 1999 г. стр. 12: в одной Украине, в результате, погибло более миллиона украинцев. Подробности приводятся под заголовками: «Необъявленная война», «Преступление против народа». Первое упоминание о голодоморе 1946 - 47 г. прозвучало лишь спустя сорок с лишним лет!
От себя добавлю: в 46-м, 47-м годах я был в Харькове: мы от голода спасались огородами: сотрудникам института, где я работал, выделили по шесть сотых га земли в Комаровке, и мы пригородными поездами ездили туда сажать картофель, кукурузу, фасоль, подсолнечник и овощи. Но я (как и все) не знал, что этот голод, был вызван искусственно!