ПРОВЕРКА В АРХАНГЕЛЬСКЕ

 

В Архангельск мы прибыли, когда на востоке уже начало светлеть. На автобусе нас перевезли в «закрытую» гостиницу — часть второго этажа внутренней тюрьмы КГБ, которая была, видно, предназначена для непростых клиентов. Кормушки в дверях не было, громких замков с большими ключами тоже. Комната на четырех человек была типичным гостиничным номером.

Московский майор в штатском зашел с нами в этот номер и сказал:

— Отсыпайтесь, ребята. Завтра во второй половине дня я приду и начнем работать.

До второй половины дня нам спать не дали. В 10.00 к нам вошел старшина, предложил умыться и сказал:

— Сейчас вам принесут позавтракать, ив 11.00 я отведу вас минут на 30—40 к начальству. Хотят побеседовать.

На завтрак принесли большой чайник сладкого чая, четыре алюминиевые кружки и двенадцать бутербродов с чайной колбасой.

«Беседовать» нас привели то ли к начальнику следственного отдела УМГБ Архангельской области, то ли к заместителю УМГБ, который сидел за большим столом в виде буквы «Т», а по одной стороне длинного стола, приставленного к двухтумбовому дубовому столу, сидели три офицера, на лицах которых явно выражалось любопытство. Лицо начальника выражало самодовольство и еле уловимое ехидство. При разговоре верхняя губа у него постоянно подергивалась, как у кролика во время еды. Он указал нам на стулья против сидящих офицеров и обратился с такой речью:

— Нам известно о вас только общее ваше название, которое вы объяснили полковнику — начальнику погранотряда, но у вас, у каждого есть свои имя, отчество и фамилия. Потом, когда будет на это время, вы расскажете каждый о себе подробней. Я уверен,

 

что вы ничего не будете скрывать о себе, однако мы хотим сами уточнить ваши родословные данные. Поэтому каждый из вас пойдет сейчас с одним, сидящим против вас офицером, который запишет с ваших слов то, что вы ему продиктуете и расскажете. Старший по званию среди вас останется у меня. Прошу. Работайте.

Когда три пары ушли и мы остались вдвоем, он обратился ко мне, поддергивая верхней губой:

— Я неспроста сказал им «работайте». Это ведь наша работа — узнавать, уточнять, обнаруживать, уяснять, не дать уклониться от истины, не дать укрыть важные подробности, уличить, если человек умышленно скрывает что-то, умалчивает и не хочет быть честным. Вы меня понимаете? Согласны со мной?

— Да, конечно, вы правы. Я вполне согласен с вами.

— Вот и хорошо. Продиктуйте мне фамилию, имя и отчество, место и время рождения, образование, все о родных — отец, мать, братья, сестры. Где они живут? Чем занимаются?

Я начал диктовать, но очень быстро.

— Не торопись, спокойней. Я не успеваю за тобой.

После того как были записаны все сведения обо мне, он стал расспрашивать о родных.

— Так, где же родные сейчас? Ты назвал только фамилии, имена и отчества.

— Пока наша полевая почта работала, то есть до середины августа 1941 года, я имел связь только с матерью, она работала врачом в военном госпитале в Сталинграде. От нее я знал, что оба брата и сестра на фронте. А теперь кто и где за 21 месяц войны — не знаю.

— Ладно, постараемся узнать и тебе сообщим. Тебе-то, наверно, тоже интересно?

— Еще бы, третий год идет, как не виделись.

Старший лейтенант, дальше я записывать не буду, это замедляет знакомство с тобой. Расскажи о себе с первых дней войны. Помнишь?

— Постараюсь вспомнить. Закурить можно?

— Да, да, вот на столе у меня, бери закуривай.

Я подошел к столу, взял папиросу «Казбек» и стал прикуривать. В это время открылась дверь и вошла женщина. Не простая, в военной форме, но без звания, сапоги мягкие, красивые. И сама она, можно сказать, и красивая... и не очень. Привлекательная и... чем-то настораживающая, даже отталкивающая, когда

 

только что вошла и строго, с удивлением и каким-то непонятным любопытством заявила:

— Что у вас происходит, начальник? Почти во всех кабинетах вместе со следователями эти хлопцы курят. Первый раз вижу такие взаимоотношения следователей с арестованными.

— Милая Оленька, во-первых, они не арестованные, это в общем-то замечательные ребята. У тебя что ко мне?

— Вот, ознакомьтесь.

Она подала ему папку. И пока он читал, раскрыв папку, она оглядела меня с головы до ног и опять, с этим непонятным любопытством, внимательно посмотрела мне в глаза. Меня поразили ее глаза... описать их нелегко. Они глядят, словно из глубины, и в то же время, когда она шевельнет своими длинными мохнатыми ресницами, глаза, будто вспышка, осветятся и опять уйдут в глубину. Только брови, как крылья у птицы, шевельнутся, приподнявшись, и лицо становится добрее и привлекательнее.

— Ознакомились? — обратилась она к начальнику.— Давайте сюда. Так, говорите, хлопцы замечательные? Интересно! Очень интересно, что это за хлопцы?! Замечательные!?

После ухода «милой Оленьки», как ее назвал начальник, он повторил свою просьбу рассказать о себе с начала войны.

Коротко, без особых подробностей, я рассказал ему основные моменты, и вдруг дверь отворилась, и опять вошла «милая Оленька», но... было заметно, что она минут 10—15 занималась своим внешним видом — красивые черные волосы приобрели аккуратно причесанный вид, брови оттенились более четко, губы стали еще выразительнее, и даже сапожки заблестели ярче, а главное — аромат духов «Москва», раньше еле уловимый, теперь буквально туманил мозги.

— Товарищ начальник, — обратилась она, подавая ту же папку, — вы не поставили под своей подписью дату. Надо, чтобы все записано было вашей рукой.

И пока он проставлял дату, она в одну секунду, чуть повернув голову ко мне, взглянула в мои глаза. В какую-то минуту из ее глаз в мою сторону сверкнули искры, при этом кончик ее красного язычка несколько раз лизнул верхнюю губу. Мне стало не по себе.

Чтобы как-то быстрей разрядиться и успокоиться, я обратился к начальнику:

— Можно еще папиросу закурить?

— Конечно, конечно, бери, закуривай!

 

— Вот, Олечка, этот молодой старший лейтенант такие уже вещи пережил, что можно роман писать. Несколько раз на волоске от смерти был.

— И всего буду пять раз, и все пройдет благополучно. Мне предсказано, что я доживу до глубокой старости.

— Ты мне этого не рассказывал.

— Я как раз перед этим остановился. Вошла ваша «Олечка», как вы ее величали, и я потерял дар речи, — с улыбкой и чуть иронично ответил я.

— Ты слышишь, Олечка, что этот обер-лейтенант молвит? Какой он тебе комплимент «отлил»!?

— Мне? Комплимент? Не поняла. Какими словами он выражает комплимент? Ни одного ласкового слова не слышала. Да и знает ли он ласковые слова?

— Знаешь что, красавица? Не прикидывайся, не юли. Ты же умная женщина и прекрасно знаешь, что иногда иносказательная речь выражает больше и тоньше, чем прямая. Он же не может тебе сказать, что ты чертовски красива и от твоей красоты он теряет голову. Выразился он не по-солдафонски — грубо и прямо, а иносказательно, с намеком на определенные причины, определенные обстоятельства.

— Что же это за причины, что за обстоятельства?

— А они очень просты и естественны, как и сама жизнь. Ты сейчас неожиданно так похорошела, что он потерял дар речи! Разве не так, старшой? Признавайся честно!

— Начальничек, — с шутливой улыбкой обратилась к нему Ольга, — вы привыкли в этом кабинете так убеждать своих «собеседников», что они во всем с вами соглашаются, убеждаются и... все подписывают.

— Ну, не скажи, Олечка! Не все и не всегда. Бывают и твердолобые, а в данном случае совсем не надо ничего объяснять, убеждать, подписывать. Старший лейтенант сам продиктовал свои фамилию, имя, отчество и автобиографические данные, чтобы мы могли только уточнить их по своим каналам. Теперь насчет его признаний. Вот скажи, старшой, Ольга наша яркая женщина?

— Как Венера — первая вечерняя звезда. Яркая и таинственная!

— О, видишь, слышишь?! И еще спрошу: Олечка наша красивая?

— Красивей женщины нет на свете!

— Так, а теперь скажи, старший лейтенант: Олюшка наша привлекательна?

— Как русалка! За ней можно в омут... «утопнуть»!

 

— Во дает, старшой! Ты смотри, какие искренние, правдивые... признания. А скажи, старшой, чем наша Княжна Ольга еще привлекательна?

— Непредсказуемостью! Трудно понять, что ей еще придет в голову.

— Ну, довольно, мужики-мерзавцы! Как сговорились!

— Когда, Олечка? Мы впервые видим друг друга. В чем сговорились? Просто все идет само собой, по справедливости! Честно и естественно!

— Ладно, я тоже хочу закурить. Старшой, подай мне «Казбек». Я не буду вставать с дивана. Возьми коробку со стола и поднеси мне. Так. Положи коробку назад и дай мне прикурить. Нет, нет, спички не люблю, от них горящая сера втягивается вместе с дымом. Твою папиросу поднеси. Ближе, я не хочу вставать. Да ты что, боишься что ль меня?

Она взяла мою руку с папиросой, крепко-крепко. Малиновый маникюр вдавился в мою руку. Она прикурила от моей папиросы и, сказав тихо-тихо шепотом: «Отойди лучше!», затянувшись, громко спросила:

— Кто и где тебе нагадал, что будешь пять раз перед смертью, и все пройдет хорошо, и жить будешь долго?

Это было в одном городке на Украине, на рынке. Старая, старая цыганка пристала вдруг ко мне: «Позолоти ручку, позолоти. Всю правду скажу. Никто так не скажет. Позолоти, молодой-удачливый. Не жалей! Не прогадаешь!»

— Да, чем я позолочу? Нет ничего у меня.

— Ну, ладно, — сказала она, — иди сюда, бедный, молодой. Бедный, а счастливый. Дай руку.

Она долго рассматривала мою ладонь, то распрямляла ее, то сжимала в кулак и распускала без напряжения. И потом все это высказала мне.

— А ну-ка, дай я посмотрю. Начальник, дайте на этот угол стола ваш прожектор-рефлектор, которым вы иногда освещаете далеко сидящих «собеседников».

Поставив прожектор на угол большого стола начальника и направив свет вниз, Ольга взяла мою руку под яркий свет и стала ее рассматривать, но я видел, что это было не рассматривание ладони, а желание прикоснуться к моей руке.

— Да-а-а, жизнь у этого, как сказала цыганка, молодого бедного, но счастливого не простая, полосатая — то хорошо, то плохо...

 

Говоря это, Ольга положила мою руку на свою левую ладонь, а указательным пальчиком с малиновым коготочком водила по моей ладони, будто расправляя ее и рассматривая. Длилось это не больше одной—полутора минут. Но какие это были секунды? Божественные! Потому божественные, что Ольга была настолько женственной, настолько сладострастной, что кровь во мне буквально кипела, бурлила.

— Ну, что ж, бедный? Молодой и счастливый! Молодость — это счастье, а бедность — не порок! Не бойся бедности, бедному терять нечего, и поэтому горе ему меньше грозит. Богатый теряет богатство и погружается в горе. Довольно, а то я стану еще хироманткой!

Она сжала мою кисть дважды и буквально отшвырнула ее прочь, как бы возвращаясь к действительности.

— Захиромантилась я с вами. Еще колдуньей стану. Надо уходить. Сейчас должен подъехать этот шикарный московский майор.

— Олечка, ты четыре листочка этих ребят в машинописное не давай. Пусть перепечатает в двух экземплярах твоя верная помощница, и верни все мне. Говорить о них тоже не следует. Поняла?

— Хорошо, товарищ начальник! — И она ушла. Красивая и стройная, ароматная и пикантная!

— Ну как, старшой, ты в самом деле отвечал мне откровенно? Она не даром бросила «сговорились, мерзавцы». А мы ведь не сговаривались.

— А как я еще мог отвечать? Вы вопросы задавали так, что на них отвечать можно было только утвердительно. Я чувствовал, что и вам, и ей это нравилось.

— В общем получается, что я умею задавать вопросы, а ты умеешь отвечать, да?

— Вроде да, но последний вопрос о непредсказуемости ей не понравился и знаете почему? Она ведь действительно непредсказуема, поэтому мы оказались с вами в «мерзавцах».

— Ты прав! Она такова! Ее все здесь любят. Она никого! Она с мужиками — как кошка с мышками — играет и мучает.

В коридоре послышались шаги. Дверь открылась, и в кабинет вошли московский майор ГРУ и наши хлопцы со своими следователями.

— Вы очень ускорите нашу работу, — обратился майор к начальнику, — у вас это все налажено и находится в вашем ведомстве. Нам, правда, это и не к спеху, но когда все документально

 

оформлено, сама работа идет успешней, как говорят, «без хвостов», не отвлекаясь.

На зашторенной небольшой автомашине типа «джип» нас за 8—10 минут перебросили по этой же улице-проспекту имени Павлина Виноградова немного северо-западнее в двухэтажный особняк. Этот особняк занимал Отдел контрразведки СМЕРШ Архангельского военного округа. Машина подъехала к запасному входу во дворе, который был почти не виден с любой стороны.

Поднявшись на второй этаж, майор ввел нас в кабинет начальника отдела подполковника Головлева. Среднего роста, полноватый, круглое добродушное лицо, несколько вялое выражение. Справа от него стоял его заместитель — подполковник Мартыненко, полный, высокий украинец: очень оживленное, крупное лицо, разговор с сильным украинским акцентом, взгляд быстрый, внимательный. Далее перед стульями у стенки с тремя окнами находился капитан из Москвы (Генштаб) — стройный, выправка отличная, форма сидит как на параде, взгляд серьезный, внимательный, волосы гладко зачесаны с левым пробором, все лицо очень выразительно, интеллигентно и как-то особенно благородно. Рядом с ним капитан Скнарин, начальник части по работе с агентурой — мобилизован в начале войны, хоть и в военной форме, но все в нем выглядит по-граждански, и форма-то какая-то не по размеру и мятая. На голове уже появилась лысинка, а волосы в беспорядке и взлохмачены. Только погоны и свидетельствуют о том, что он военный. Снять погоны, и это будет типичный завхоз советского учреждения. Следующим, крайним, стоял небольшого роста старший лейтенант. Он и по званию среди всех был самым младшим, и по росту своему был ниже всех, и чувствовалось, что это его как-то угнетало. Он переминался с ноги на ногу, подергивал плечами, а белесые глаза угодливо перебегали с майора из Москвы на подполковника Головлева — своего начальника в ОКР, и назад на майора. По лицу его четко угадывалось желание скорей получить задание и начать свою работу — это был начальник следственной части ОКР СМЕРШ Архангельского военного округа — Рюмин Михаил Дмитриевич.

Начальник ОКР СМЕРШ попросил всех сесть по обе стороны длинного стола и обратился к московскому майору:

— Товарищ майор, вам слово! Введите в курс дела и дайте определенные рекомендации нашим товарищам. Вы имеете громадный опыт по таким операциям. Прошу!

 

— Товарищи, перед вами группа немецкой военной разведки Абвер.

Заместитель ОКР Мартыненко и капитан из Генштаба восприняли это спокойно, так как они уже были посвящены в это, а Скнарин и Рюмин отреагировали своеобразно: Скнарин расширил глаза, подбородок у него опустился. Раскрыв рот, он стал глубоко вдыхать воздух, словно врач ему скомандовал — «дышите глубже», а Рюмин вдруг заулыбался, глаза у него расширились, и в них прямо читалось: «Ага, голубчики, попались! Ну, я с вами позанимаюсь!» Пальцы его, небольшие, пухлые, зашевелились, он начал потирать руки, разминая эти коротышки-пальцы.

— За эти прошедшие сутки, — продолжал майор, — я с ними много переговорил, особенно со старшим лейтенантом, и мы очень хорошо поняли друг друга. Хлопцы эти, я их так уже зову, очень хорошо сделали, что к нам пришли, и мы их тоже хорошо приняли. Пять суток они жили на погранзаставе «Куя» и ежедневно по погрансвязи просили, а потом требовали помочь им добраться до штаба округа.

Они, конечно, сильно засекретились, называя себя «особой группой», но они были и правы. Безусловно, хорошо то, что хорошо кончается. Свою группу они начали создавать почти год назад, то есть в 1942 году, и тогда же между собой договорились о плане возврата на родину. Сейчас необходимо срочно начать работу и поставить задачи.

Первая — создать все условия, чтобы срочно установить радиосвязь с немецким радиоцентром в Финляндии. Прошло уже пять дней! Приземлились они 22-го мая, а сегодня уже 27-е. Опаздываем! Но объяснить это можно впоследствии, если запросят, думаю, до этого не дойдет. Эта задача, если проще говорить, административно-хозяйственная, бытовая, куда входит обеспечение транспортом, питанием, проживанием. Пока они будут ночевать в той же гостинице, где ночевали и сегодня, потом вы что-нибудь другое организуете. Словом, эта задача ОКР.

Вторая — обеспечить сеансы связи необходимым материалом, разными фактами, событиями, из которых они будут составлять и зашифровывать радиограммы. Эту задачу будет обеспечивать наш капитан из Генштаба по своему графику, связанному с Генштабом.

Третья — когда это все наладится, у вас будет еще одна задача: получить от каждого из них сведения, которые они должны хорошенько вспомнить, о всех разведшколах, где обучались. У вас есть для этого соответствующие люди, так?

 

Майор посмотрел внимательно на Рюмина и Скнарина.

— Да, да, люди есть, — убедительно ответил Рюмин. — Я сам буду вести следствие. Опыт у меня есть!

— Товарищ старший лейтенант, — обратился к нему майор, — в данном случае не надо следствия, которое вы подразумеваете и собираетесь, со своим опытом, производить. Они не арестовывались, и никаких обвинений вы им не предъявите. Вам надо получить информацию, по возможности, полную и откровенную. Следствие не всегда добивается нужных результатов со своими обычными формальными приемами и методами, а вот доверительная беседа, умение слушать рассказчика достигает не обыкновенных результатов и таких нюансов, которых не достиг нет следствие. Эти беседы вы и ваши сотрудники будут вести в свободное время от основной, главной работы — сеансов радио связи и подготовки к ним, которая обычно начинается с утра и длится до обеда, а так как пока их будут вызывать на связь в 19.00, то с обеда до 18.00 они чаще всего будут свободны. Да, связь и будет, вероятно, не ежедневно. Все это определят в Абвере после ее стабилизации. Главное сейчас — скорее наладить связь. Мы сегодня не будем все их имущество смотреть и разбирать. Достанем только радиостанции и все, что необходимо для связи. Первую радиограмму я даже беру на себя. Она будет из двух слов — «Приземлились. Определяемся». Все! Они будут довольны и этим. Уверен! Вот, что они еще захотят — интересно?

— Спасибо, майор, — поблагодарил подполковник Голов- лев. — Все четко и ясно. У меня есть пара вопросов насчет имущества. Много у них имущества? Что там?

— Насколько меня проинформировали — две радиостанции «Север», батареи питания к ним. Порядочный запас продуктов, курева и денег, некоторый инструмент и... даже яд.

— Яд?! — вскрикнул Рюмин. — Кого они должны отравить?

— Не волнуйся, старший лейтенант! Ни тебя, никого из присутствующих, а... себя!

— Что? Как себя? Почему? — забеспокоился Рюмин.

— Вот так — себя, чтобы не попасть к тебе. Не понятно? Ребята предусмотрительны и, я бы сказал, — хитроумны. Чтобы немцы еще больше им доверяли, они попросили у них ампулы с ядом на случай, если их схватят — живыми в твои руки не даваться. Убедительно? Некоторым кадровым разведчикам яд вручается обязательно, так как они сами к нам не приходят. А эти, вишь какие «преданные» и предусмотрительные, — попросили! В общем, хлопцы молодцы. Я так считаю. Еще что?

 

— А еще, главное — какое задание?

— Важное. Задание не простое и для Абвера важное. Они хотят взять под тщательный контроль и лишить нас помощи союзников по военным поставкам. У Абвера агентура весьма квалифицированная и широко распространенная. Они, наверняка, получают сведения, что нам отгружено из военной помощи, и очень хотят знать, что из отгруженного до Мурманска и Архангельска дошло, а что на дно пошло. И для того, чтобы меньше дошло, они держат в Норвежском и Баренцовом морях громадные военно-морские силы подводного и надводного флотов. Наиболее крупный и современный немецкий линкор «Тирпиц», экипаж которого 1600 человек. Эта громадина — 52 600 тонн водоизмещения, 243 метра длиной (почти четверть километра), 36 метров шириной. Линкор имеет мощное артиллерийское вооружение, два трехтрубных торпедных аппарата, четыре гидросамолета. В компании с этим самым мощным немецким линкором в этих морях действуют крейсеры, броненосцы, торпедоносцы, эсминцы и другие военные корабли, которые совместно с немецкими субмаринами громадного подводного флота наносят нам страшный урон. Я в этом узком кругу, но не для разглашения, приведу вам несколько цифр. Год назад из Исландии к нам был направлен караван с военной техникой и материальной помощью. В результате действий немецких военно-морских сил в этих морях на дно пошло более 3000 автомобилей, 430 танков, 210 самолетов, почти 100 000 тонн других грузов, погибли 153 человека. Представляете, какое должно было быть сражение, чтобы понести такие потери. И это почти за одни сутки. Повторяю, это — не для разглашения!

Вот, товарищ подполковник, это основное задание — взять под контроль эту «кровеносную артерию» союзной помощи. Кроме этого, сообщать о всех железнодорожных перевозках, погрузках, разгрузках, как водных, так и наземных.

Как видите, задание очень важное, недаром в группе из четырех человек, три отличных радиста и две рации: следить, следить и передавать, тщательно, настойчиво, подробно. Поэтому Целлариус сменил диверсионное задание на чисто разведывательное, и последнее время они, выполняя его инструкцию и указание, занимались так называемым «самоусовершенствованием», то есть, работая над собой, развивали память — слуховую, зрительную. В свободное время потом, когда работа пойдет нормально, проверьте их способности: посадите в машину, чтобы по

 

два человека смотрели в каждую сторону, и провезите их по вашему проспекту Виноградова, но чтобы они только смотрели и ничего не записывали и не фиксировали, а потом посадите каждого за отдельный стол и пусть «рисуют». Интересно, что у них получится? Но это потом. Сейчас вашему ОКР предстоит важная и ответственная работа, тем более, что предстоящая летняя кампания будет решающей. Подготовка с обеих сторон идет исключительно интенсивная. Гитлер намеревается опять повернуть ход войны на восток, ну а мы, естественно, тоже намереваемся... продолжить ее движение на запад.

После обеда, в 14.00, все мы, присутствовавшие у начальника ОКР, собрались в Красном уголке, где под замком с пломбами лежали наши контейнеры. Сгруппировавшись, все с любопытством и, пожалуй, с нетерпением ждали разборки наших контейнеров. Особенно волновался и беспокоился Рюмин. Как самый маленький по росту, он оказался впереди всех и с тревогой просил:

— Ребята, не спешите, и осторожней, чтобы не повредить упаковку с ядом, а то все содержимое отравим и сами окажемся в опасности.

И когда мы начали развязывать и срезать пломбы, он даже попятился назад, как бы отстраняясь от этой «опасности». Я даже увидел у него на лбу и на внешней стороне его пухловатых ноздрей капельки пота — так он волновался и переживал, чтобы ничего не отравилось из съестного.

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, старший лейтенант. Вы в полной безопасности. Упаковано все «по-немецки» — надежно! — шутливым тоном заметил я.

— А что ты, молодой человек, успокаиваешь меня? Чего мне волноваться? Мне волноваться нечего... — он сделал паузу, как бы намекая, «вот тебе-то надо бы поволноваться».

— Стефановский, — перебил нас московский майор, — в первую очередь аккуратно достаньте рации и все, что необходимо для радиосвязи, а потом можно и не отравленную еще еду... попробовать.

Когда все содержимое наших контейнеров было освобождено и расставлено по наименованиям вдоль стены, я достал из картонной коробки десять плиток «Золотого ярлыка» и вручил всем присутствующим по плитке. Кое-кто сразу начал распечатывать, но Рюмин с тревогой громко начал предупреждать, чтобы не пробовали пока, так как все может быть отравлено.

 

— Да что вы панику разводите! — обратился я к нему. — Ничего там отравленного нет, а впрочем, чтобы никто не боялся за свою жизнь, прошу отломить от каждой плитки одну дольку и дать мне. Умирать, так я умру первым.

Скнарин и Рюмин отломили и дали мне по дольке, наши ребята отломили, но не мне дали, а положили себе в рот, при этом Володя с усмешкой добавил:

— Умирать, так вместе и с музыкой!

Я быстро прожевал свою дольку и тоже с усмешкой заявил:

— Вот видите, жив, здоров, не умер и буду жить до глубокой старости!

— Послушай, старший лейтенант, — обратился ко мне Рюмин, — а нет ли там у вас монпансье леденцового? Очень люблю сосать леденцы, чтобы совсем бросить курить.

— Ах, жаль, не знали мы этой вашей любви, а то попросили бы Целлариуса специально для вас этого монпансье подбросить нам.

— Товарищи, — обратился ко всем начальник ОКР Головлев, — довольно шутить! Надо делом заниматься, а то мы серьезное мероприятие превращаем в шутку. Скнарин, передайте начальнику АХО, чтобы организовал все переписать и по накладной сдать на склад. Потом решим, что куда. Сладкое — детям сотрудников. Рюмин, подготовьте еще трех офицеров, чтобы завтра, когда майор и капитан разрешат, вы в своей части записали все рассказы. Желательно поподробней.

— Да, это и я хотел бы подчеркнуть, — добавил майор из ГРУ, — записать надо именно рассказы, начиная с автобиографии рассказчика, сведений обо всех родственниках и важных событиях до настоящих дней. Областное управление сделало запросы по местам рождения, ответы скоро придут, их надо приобщить к каждой биографии для сравнения. Сразу же, как будет установлена и стабилизирована радиосвязь, к вам непременно прилетит сам Абакумов, он в исключительных случаях всегда интересуется биографическими данными рассказчиков, особенно если они прибывают к нам именно таким образом. Если же прибывающие «рассказчики» не откровенны и упорствуют, гнев Абакумова страшен и безжалостен. Я вам это все рассказываю к сведению, хотя и не следовало бы.

В 18.45 мы четверо, майор, капитан из Москвы и Скнарин из ОКР Архангельского ВО в зашторенном автобусе были доставлены на лесную поляну южнее Архангельска примерно в

 

десяти километрах. Майор дал зашифровать очень краткую первую радиограмму:

«Добрались Архангельск. Определяемся».

Разобрав антенны, в 19.00 мы включили приемники и, настроившись на необходимую волну, начали слушать сразу двумя рациями. Работать должен был Петя.

Ровно в 19.00 немецкий радиоцентр начал подавать позывные сигналы. Они звучали четко, настойчиво вызывая, ровно 60 секунд. Когда центр дал «ЕЦ, ЕЦ» — то есть конец передачи, перехожу на прием, Петя начал ключом давать свои позывные и через 60 секунд, закончив своим «ЕЦ, ЕЦ», мы опять вместе переключились на «прием».

И опять из Финляндии 60 секунд настойчиво звучали позывные немецкого центра. И опять после немецкого «ЕЦ, ЕЦ» Петя 60 секунд давал свои ответные позывные. Так повторялось семь раз. Мы его слышим. Он нас — нет. Ровно в 19.15 сигналы прекратились.

— Что делать, товарищ майор? Связи нет!

— Связь есть, но односторонняя. Между нами город, большой, промышленный, насыщенный электростанциями, радиоузлами. Это все создает помехи, которые мешают прохождению радиосигналов. У них в Финляндии радиопередатчик мощный, и он эти помехи легко преодолевает. Мы его слышим. Наш передатчик маломощный, помехи не дают ему свободного прохода — нас не слышат. Завтра надо пробовать связаться без преодоления города. Поедем в лес севернее Архангельска. И надо бы, если успеем, сделать антенну помощней, из двух — одну. Это тоже может помочь. Собирайтесь, поехали.

На следующий день мы расположились со своими рациями севернее Архангельска километров на 8—10, то есть ближе к немецкому радиоцентру примерно на 25—30 километров. Помех почти не осталось, так как между нами было только Белое море и леса Финляндии.

В 19.00 послышались позывные сигналы радиоцентра. Настойчивые, требовательные. В 19.00 мы начали давать свои позывные и свою радиограмму с дополнением. Она теперь гласила так:

«Добрались Архангельск. Определяемся. Слышу хорошо. Как слышите?»

После передачи этой короткой радиограммы мы дали свое «ЕЦ, ЕЦ», то есть конец передачи и условный сигнал о переходе

 

на прием. Через 30 секунд Центр трижды дал свои позывные и условный сигнал «С, С, С», что означает — даю радиограмму. Через 2—3 секунды начали звучать пятизначные цифровые группы: «27548-78162-54819-64271-37914-96137-29038». Таких пятизначных групп мы приняли около 55, это 275 знаков-цифр, то есть радиограмма должна состоять примерно из 275 букв.

После конца радиограммы и перехода Центра на прием, мы вторично передали свою первую радиограмму, на всякий случай, и на этом связь закончили.

— Ну что ж, односторонняя связь уже есть. Мы от них указания, советы, задания можем получать, а они от нас пока... ничего. Да и это еще надо проверить. Может, провоцируют. Собирайте скорей все. Поедем расшифруем. Что они там нарисовали нам? Мне бы уже надо в Москву возвращаться, — сказал майор, — но пока не организуем нормальную связь, не уеду.

Приехав в ОКР, мы перенесли наше радиоимущество в свою комнату, которую нам выделили спецназначением, и расшифровали полученную радиограмму, которая гласила:

«Пятый день вызываю. Не слышу. Если слышите, пытаетесь связаться южнее Архангельска, попытайтесь севернее. Город мешает помехами. Удлините антенну, зачистите контакты, возможно, повлияла сырость. Жду 19.00 ежедневно. Ц.»

Майор зачитал и дал ее капитану.

— Молодец «Ц»...еллариус! Правда, его, наверно, там нет. Он в Таллине. Это его доверенное лицо дает такие «ЦУ», а мы и сами уже додумались до этого. Вот, правда, насчет антенны надо хорошенько подумать. Пойду-ка я к Мартыненко, заместителю ОКР, он здесь давно и, вероятно, даст ценный совет.