ПИСЬМА ИЗ СУЗДАЛЬСКОГО ИЗОЛЯТОРА

 

 

После решения ОСО Вениамина Бромберга этапировали в Ярославский политизолятор. Его брат Лев, арестованный семью неделями позже в Ленинграде, тоже получил три года, и тоже от ОСО, и тоже в "местах заключения ГПУ". Этапирован - туда же.

В одиночной камере Ярославского изолятора, в тюремной маете, во второй половине 1926 года Воля написал те рассказы, что спустя 67 лет мы печатали в "Окнах". Относился он к ним легкомысленно, просто "мотал срок" в тюрьме, и потому они остались его единственными "беллетристическими вещицами". В письме к родителям от 18 июня 1929 года я обнаружил строки:

 

"Я, дорогие мои, хочу послать вам пару беллетристических вещиц, которые писал еще в Ярославле. Один мой товарищ, журналист, прочел их и советует обязательно послать куда-нибудь, где печатают подобные коротенькие рассказы. Кажется, так и сделаю. Ведь ничего не теряю. А вдруг их примут, как это ни дико. Тогда семья Бромбергов потерпит еще один удар: окажется в их рядах писатель... Шучу, конечно, но послать все-таки, вероятно, пошлю".

 

Послал? Скорее - нет. Следов не осталось, и более никогда об этих рассказах не вспоминал.

У братьев на свободе остались "боевые подруги" по сионистскому подполью: у Левы - Эдя Хаенко

 

("все тогда шутили, что Лева, занимаясь сионизмом, одновременно воспитал себе жену", - вспоминал Яков), а у Воли - Белла Людмер. Эдя была питерской студенткой-медичкой, а Волина Белла жила на станции Перловка под Москвой, так что, видимо, это было знакомство периода его работы в "мерказе" (ЦК). О быте братьев в их ярославское полугодие не осталось свидетельств, только в письме Эди Хаенко, написанном родителям жениха после свидания (ей дали его в Суздальском политизоляторе. Какое все же было блаженное время - свидания давали невестам!), есть предложение:

 

"С апреля они начинают гулять по три часа в день, и, следовательно, меньше возможностей для всякой неврастении. Там очень хороший парк. Камера хорошая. Вообще в Суздале, как я узнала от других, один из лучших политизоляторов. А в Ярославле было очень сыро, холодно. Лева доволен переводом. Большое значение имеет присутствие Воли. Вначале они ругались, т. к. Лева невероятно раздражен, а Воля не считался с ним, как с больным человеком. Сейчас приспособились и довольны".

 

Могу предположить, что там случилось. Ярославль мог быть "опытным участком" для изучения и предварительного присматривания "органов надзора" к психологии и поведению узников (у нас в Мордовии 70-х гг. тоже был похожий "опытный участок" - ЖХ 385-17а). По ярославским оперативно-внутренним показателям к концу 1926 года руководство мест заключения могло принять и "гуманное решение": братьев Бромбергов перевели с участка "на постоянное место пребывания", в Суздаль, и даже поместили в одну камеру. Расчет мог состоять в том, что, толкаясь боками в тесной клетке, братья рассорятся. Очень бы начальству желательно! Принимались в

 

расчет болезни Левы и юношеская игривость Волиного характера, как зафиксировала Эдя. Хорошие показатели для будущих конфликтов в камере (а потом и на воле?). Но братья, как узнаем из письма, "приспособились и довольны". Обманули планы граждан начальников...

Почему-то от тюремного периода остались письма только от Левы - и ни одной весточки от Воли или к нему. Возможно, Волины письма изъяли в 1938 году на обыске после ареста или же сосланная Белла сама уничтожила их ("Она никогда при мне не упоминала, что у меня был отец", - вспоминал их сын, Герик. Спасала ребенка, конечно, ведь подлежала законному сроку - как ЧСИР! Многие, очень многие люди, не одна Белла, уничтожили тогда бесценные исторические документы в личных архивах. Кстати, Эдя тоже уничтожила письма Левы, об этом рассказала ее дочь: "Их хранить было очень опасно"). Остались только письма Левы из Суздаля в Одессу, к родителям-народовольцам. Вот отсеянная мною информация о тюремном бытии, занятиях, отношениях, заботах и характерах братьев Бромбергов в Суздальском политизоляторе, где оба провели примерно два года.

Предваряю публикацию кратким замечанием о психологии персонажей: если Воля обладал художественной натурой, то Лева, напротив, был наукопоклонником. Он погрузился с головой в модное увлечение эпохи - фрейдовский психоанализ ("признанный фрейдист семейства Бромбергов", как ехидно прошелся по его адресу в одном из позднейших писем Воля).

 

"Вы уже знаете, что мы оба перемещены в Суздаль и сидим вместе... Оставшиеся полтора года нашего сидения почтем достаточными для этой "новой квартиры". Я уже приспособился... Читаю, а с Волей ругаюсь мало - почти совсем не ругаюсь, захлебываюсь беллетристикой, которая

 

здесь есть в изобилии и нужна моим нервам, как молодая жена 17-летнему мужу".

 

Следующее письмо:

 

"Ем я теперь овощи и фрукты, а, говоря точнее, покупаю себе полкило помидоров на неделю и два десятка огурчиков. Это, конечно, немного, но т. к. тысячи людей на воле и не всякий в тюрьме может себе это позволить, то я говорю вполне искренно - считаю свою пищу выше средней. Деньги, высланные вами, мы разделили, как мама когда-то писала, "по-братски"...

Мы оба отказались от той научной специализации, о которой мечтали вначале. Это оказалось несбыточной мечтой. Ну, и черт с ней! Не первая, не наибольшая... Оба мы за полтора года приспособились к времяпровождению без книг - их нет или читать неохота. Воля мастерит, и у него так прекрасно все получается, так что при каждой новой вещичке выть хочется от сознания зарываемого в землю таланта. Я же лежу на постели, заложив руки за голову и разрываю действительность мечтой о несбыточном. И - живем..."

 

22.01.27:

 

"Благодарю вас за благосклонное внимание к моим виршам. Боже, как я подчас чисто физически страдаю, что нет ушей, которые бы вняли роящимся, рвущимся, плещущимся через край теориям, философиям, образам, построениям. Воля? Но он уже хорошо научился выговаривать: "Это казуистика, схоластика, словесные фокусы" и т. п., и, чтоб не портить отношений, я вынужден молчать... Меня столько раз и со стольких сторон охаивали "казуистом", что я без

 

всякого кокетства это и сам знаю, и согласен с этим. А тут еще эндокринология создала такую красивую, охватывающую, жизненную гипотезу о том, что увеличение щитовидки дает не только выпадение волос, резкие изменения пульса, повышенную возбудимость, но и моторную установку, словесные и речедвигательные ассоциации с крайне малым числом звукосветовых представлений (в просторечии - "образов"). Вот эту-то безобразность моего мышления и превращают мои современники в его безобразность! И когда я создаю концепцию, что человечество движется от звукосветовых представлений к словесно-безобразным компликациям, то ведь это лишь превращение моей необходимости в добродетель - лучшее убежище сороки в павлиньих перьях. Но ведь бодрости-то я не теряю именно благодаря этой поговорке... Что касается писания стихов, то я назвал его "детским пороком".

 

Март 1927 года:

 

"...Папа меня снова спрашивает, не собираюсь ли я писать что-нибудь по педагогике. Увы, должен снова ответить отрицательно - из-за отсутствия книг и животрепещущих тем. Есть, конечно, темы, на которые современные журналы приняли бы у меня статью, например, "Литература в школе 2-й ступени: задачи полового воспитания" или еще лучше - "Опыт психоанализа на примере творчества Анатоля Франса", но - нет "ложки для киселя", т.е. книг-источников. Последняя тема меня особо интригует... Но - ничего не попишешь. Живу сейчас лучше, чем обычно: весна принесла мне почти полное (чтоб не сглазить!) "освобождение от одышки. Правда, весна пока лишь в потенции: снег еще есть и по утрам холодно. Но воздух уже свеж и чист, и голуби

 

часто по утрам целуются до одурения на выступе окна - вернее, до того момента, пока я не прогоняю их, т. к. мне нужно читать. Не нужна ли мне одежда и прочее? Категорически нет - как выражается в аналогичных случаях Эдя, "и без разговоров". По секрету скажу, что Воля несомненно нечист на руку и, если он написал вам, что у него все есть, то он врет, как самый последний... сын в семье! У него не ахти как с бельем, а конкретно я и сам не знаю, т. к. он не говорит. Вы уж воздействуйте на него, только, ради Бога, не пишите, что это я вас навел, а то он меня загрызет... Насчет "психологии времени" и его продолжительности в тюрьме - я с мамой не согласен. Чувствую как раз наоборот: день пролетает очень быстро, а время тянется ужасно медленно. Не звучит ли это парадоксом? Не знаю. Я объясняю это тем, что сравнительно много занимаюсь: из-за занятий день проходит даже быстрее, чем на воле. Но т. к. занятия крайне однообразны и не дают никаких переживаний, то растревоженному глазу прошедшее, не наполненное ничем, кажется пустым. Но так или иначе, а общечеловеческая система отсчета времени говорит, к сожалению, что сижу я только 11 месяцев и что остается, увы! - еще 25!

...Как мамино здоровье, как ее зубы? Когда здешний зубврач рвет мне зубы, он говорит: "Ну и зубки у вас! Как плесень". Зато мозг силен: одолеваю по 2200 страниц вот уже второй месяц. Читаю, как заводная машина".

 

Начало 1928 г.:

 

"... Вы напрасно прислали мне денег "на боржом". Не говоря о том, что при "не вполне подходящей диэте" и при условиях, мало напоминающих "санаторию" (если не считать, что тут,

 

как в санатории, жизнь течет размеренно), боржом мне вряд ли поможет - помимо этого, я убежден, что он вообще мне мало поможет. Диагноз врача: 1) хронический катар желудка 2) хроническое заболевание печени 3) миокардит. Врач толкует еще об истерионеврозе и расстройстве внутренней секреции! При такой сложной картине "хронического безобразия" очень сомневаюсь, что можно уповать на боржом как средство лечения... Другое дело - фосфор. Этот препарат мне нужен ныне и присно, и во веки веков, пока с его помощью меня не будет - аминь! Врач с будущей недели начнет кормить меня кальцием, пока же кормит бромом, я выпил уже 5 бутылок, и врач не имеет ничего против, чтоб я выпил еще 251

... Я две недели тому назад подал заявление, в котором на основании болезней и диагноза врача ходатайствовал о замене наказания высылкой в Палестину - к брату и тетке, врачу, которая сможет меня лечить. Увидим, что ответят... Воля, вероятно, будет ждать решения вопроса со мной. Вполне не согласен с вами, что хотите ждать нас, чтоб ехать вместе. Балле (сестре Бромбергов. - М. X.) можно так думать - молодо, глупо! Но вам?! Ах, сколько горя снялось бы с меня и Воли, если б вы послушались советов и снялись бы! Я бы чувствовал себя даже меньше виноватым. Да что! Знаю, что наши советы -глас вопиющего в пустыне".

 

Ноябрь 1928 г.:

 

"В ответе вашем нет ничего нового и радостного, т. к. поездка ваша к Шуре (т. е. к "Яшуре", к Якову Бромбергу, в Палестину. - М. X.) до весны отложена окончательно - даже если паспорта и будут стоить дешевле. Жизнь ваша течет теперь тихо, одиноко и трудно. "Все кости мои го-

 

ворят об этом", как сказано в Библии. ...Месяц был такой же, как предыдущие. Вот единственное отличие: занимаюсь я, главным образом, языками, а наука в стороне... Прочитал я уже столько, что общих знаний вполне достаточно, а нужна университетская лаборатория. Да и то сказать: скучно уже стало читать и все читать, и интеллект утомился. Не мозг, а именно интеллект: читать могу, но углубляться в прочитанное как-то неохота. Просто неохота! Я это дело понял, ибо два с половиной года чтения по одной специальности - вполне законное время для ослабления непроизводительного внимания (интереса) к ней. Т. к. языками занимаюсь охотно, то и решил большую часть времени потратить на них. Пока выходит прилично, и, случается, часто 5-6 часов занимаюсь всеми тремя языками: читаю по-древнееврейски, немецки и английски. Представьте, это оказывается нетрудным, несмотря на мои безобразные способности к языкам и ослабленную из-за неврастении восприимчивость. Чем объяснить эту неожиданную удачу? Во-1-х, разным уровнем знания каждого языка, из-за чего я трачу на каждый из них, так сказать, другую психическую энергию: по-еврейски я, в общем, читаю свободно (хотя незнакомые слова в нем есть, но я с языком настолько освоился, что мне трудно переводить, лучше всего понимаю, не переводя); по-немецки я хоть и читаю, но чаще всего нуждаюсь в переводе, чтоб лучше уразуметь. По-английски же только перевожу и с большим еще трудом: на страницу Конан-Дойля встречается от 15 до 20 незнакомых слов, которые я тут же немилосердно зубрю. Во-2-х, разными объектами чтения: по-еврейски (на иврите. - М. X.) - это беллетристика из еврей-

 

ской жизни, по-немецки - психология, по-английски - урок чтения... Чувствую себя по-прежнему. Желудок уже вступил в стадию зимних запоров, к которым я отношусь куда положительное, чем к летним расстройствам - с их поносами, кровью, болями и прочими земными радостями. Помучивает, правда, бессонница с одышкой, но этих старых, давно известных врагов я привык игнорировать и плевать с десятого этажа.

...Взял я книжку литературно-критических статей - и читаю. Слова незнакомые редки, механикой чтения овладею к концу книги вполне... Никогда не ожидал, что это будет так эффектно... Прочел я за год пребывания здесь 130 названий размером в 17 000 страниц. Спрашиваете о творчестве? Ничего, если не считать удачного изобретения способов ловли и умерщвления мух - десятками за день - и мечтаний, о которых Саша Черный выразился так: "Опущусь на кровать и в подушку зарою я голову"... Согласен с тем сифилитиком, который, увидев лозунг "Сифилис не позор, а несчастье", написал: "А мине от этого ни лекче". Будь они прокляты, эти мечты, это ведь тот же сифилис, только без провала носа. Нетерпеливо мы ждем с Волей августа, когда должен решиться вопрос вашего отъезда.

...Погода у нас стоит отвратительная: слякоть, дождь, снега не видать. Но живем мы нормально и от осени не скучаем: ведь это третья. И привыкли к ней, и последняя она. Да, милые, "дни за днями катятся, нити жизни тратятся": кажется, вчера сел в тюрьму - ан нет: через 5 месяцев и 3 недели будем выходить на "волю".

 

Письмо через день:

 

"Не посылайте мне денег! Если бы вы хотели внять моему совету, категоричность коего зависит только от его вынужденной краткости, вы бы копили эти деньги, чтоб посылать их Воле, как только он очутится на свободе. Уверяю вас, эти 10-15 рублей ему будут нужны просто, чтоб снять комнату и на обед. Конечно, и план присылки ему кое-чего из белья весьма уместен: по секрету скажу, что наволочки у него все полезли, да и с простынями туговато (умоляю, не сообщайте ему о моем доносе, он меня съест живьем)...

Ох, с каким удовольствием прочитаю я, что вы уже имеете визу! Но я так привык к откладываниям, что уже готов выслушать известие о невозможности поехать осенью из-за какой-то новой задержки. Да минет вас чаша сия!.. За книжку Фрейда заранее благодарю на всех известных мне языках, а пуще всего - на наиболее известном, языке жестов. Вы можете не бояться, что я перегружаю себя психологией: из прочитанных 290 названий на психологию падает не более 115 - 120, а на медпсихологию и сексологию - каких-то 15 - 20. Так что "опасным материалом" я себя не перегружаю".

 

На письме нет даты:

 

"Книги взялся переводить. Говоря скромнее, из четырех присланных немецких книг я пока перевожу только кантовские "Пролегомены". Перевел пока страниц 20 (я записываю перевод, поэтому двигаюсь медленно). Будь он неладен, этот сапожник от философии. Его нужно читать лишь тогда, когда задаешься целью получить отвращение к философии. И все это не столько из-за его

 

мыслей, сколько из-за его слога и стиля. А ведь стиль - это челойек! Кончу "Пролегомены", переведу немного "Этики" - и баста. Поэтому больше Канта не ищите, а вот если бы хоть немного... стихов Гейне на немецком - ужасно хочется его лирику почитать. Живу я сейчас, перефразируя пословицу "с хлеба на квас", - с брома на соду. Но легче, чем в прошлом году. Ну, будет обо мне.

...Большим облегчением послужило сообщение, что ваши визы еще не готовы: в противном случае, вы невольно пропустили бы их сроки. Если же присоединить уверения врача, что мама может спокойно перенести переезд, то это совсем хорошо! Вот только как вам сейчас живется, одним, беспомощным? Зимой ведь еще труднее, чем летом! Прочел в газете, что умерла народоволка в Одессе Е. Куперман. Думаю, что газета спутала фамилию и умерла Елена Коберман (возможно, жена или сестра Д. Кобермана, руководителя народовольческого кружка, - помните обвинение Ф. Бромберга в 1887 году? - М. X.) Значит, еще одной сверстницей папы меньше..."

 

Ответ на письмо от 25 января 1929 г.:

 

"Очень удачно вы послали книги на этот раз: и Овсянико-Куликовский, и немецкая брошюрка, и Гейне. Гейне в особенности. За него я еще не принялся, предвкушаю удовольствие заранее. Теперь я спокоен в отношении книг на много месяцев и освобожу вас от этой обузы. У меня для прочтения: семь еврейских книг, две научных немецких и Гейне. Это целый кладезь... Спасибо за фото Катеньки (Екатерины Дорфман, врача-педиатра, сестры Э. Бромберг-Дорфман: на ее квартире в Киеве братья скрывались от ГПУ. Она тогда уже уехала в Тель-Авив. - М. X.)... глаза

 

опущены на ребенка, которого исследует, ресницами они закрыты, но чувствуется, как она из-под них следит глазами за фотографом. Очень мило и живо! Спросите ее, как она относится к Фрейду и психоанализу в той его части, которая относится к детскому возрасту. Я прочитал всю спецлитературу по психоанализу (включая и учебники по психотерапии) на русском языке - это не меньше 25 - 30 названий. И по нескольку раз! Пользы от этого, конечно, мало: ни ошибок моих, ни вывихов собственного воспитания вернуть нельзя. Но хотя бы знаешь их. Ну, не ругайте меня за пессимизм - ведь он так же естественен, как утверждение одного щуплого и бессильного героя Гейне, что любовь должна быть платонической. Знал Гейне, над чем смеялся!"

 

Следующее письмо:

 

"...Хотя посылка пришла за несколько дней до Нового года, я сожрал всю халву сразу и встретил Новый год только храпом. Такова моя природа - или все, или ничего. А т. к. жизнь приготовляет для меня лишь последнюю половину пословицы, то чуть дорываюсь до первой, сейчас же возвращаюсь в первобытное состояние. Ей-богу, так лучше, хотя желудок кричит гевалт! Но кто я Гекубе и кто Гекуба мне?

Этот месяц живу несколько хуже обыкновенного - донимают нервы... Симптомы, мучившие меня в прошлую зиму (одышка и слуховые галлюцинации), исчезли довольно радикально, но тем больше прорывается невроз, навязчивые фантазии, которые плотным кольцом одевают день-деньскую жизнь мою. Наученный прошлым годом, я терплю и не распускаю себя морально - эти явления указывают на грань, отделяющую нормального невротика от душевнобольного ипо-

 

хондрика. Понимаю, что воля к здоровью есть производное, и внешними способами поддерживаю ее, подкрепляю, помогаю ей. И - пока удается. Говорю без ложной скромности - я многое преодолеваю и не без успеха. Январь-март являются для меня самым тяжелым периодом, и сейчас январь фактически кончается - это веселит и вселяет бодрость и надежду выйти из этой борьбы к весне ненамного более потрепанным, чем в прошлом году.

Читаю, естественно, меньше, зато перевожу немецкого больше. Это к лучшему: занимать верхние этажи сознания и воли наукой трудно в те минуты, когда там идет борьба, зато нижние его этажи пока работают, и я перевожу 4-5 страниц ежедневно (большого формата и высоконаучного текста!)".

 

1929 г. Ответ на новогоднее послание:

 

"...Дело идет к концу срока, три года таки проходят, а еще немного, и вот они уже прошли. Оглядываясь, чувствуешь, что нельзя выразиться лучше, чем в известной поговорке: "Так идут к звездам"...

Такова уж дуалистическая природа моего темперамента: я и оптимист в области интеллектуально-волевой и пессимист в области эмоциональной. На ваши вопросы отвечу подробно. Деньги. Они мне, безусловно, не нужны. Я рассуждаю об этом за тысячу верст от сентиментализма и принимаю в основание только рациональные мотивы. Эдя мне присылает больше необходимого... и я обеспечен на все 100 %. Если я буду нуждаться в вашей помощи, можете быть уверены - напишу. Относительно чтения книг папа, в общем, прав, но выполнять его совет я не хочу. Во-1-х, мне нечего читать. Как вы знаете, инте-

 

ресует меня область очень узкая, высокоспециальная (стык психологии с педагогикой), книги по этой специальности можно найти только в спецхранилищах, покупать необходимейшие я давно себе не позволяю, т. к. и так вишу на шее близких тяжелым бременем (а увеличить его покупкой книг - значит для меня отравить радость от чтения и остатки душевного равновесия). До ноября я еще довольствовался повторным чтением имеющихся книг, но чем ближе к концу третьего года, тем больше сдает воля, до сих пор твердо не уступавшая естественной скуке от научного пережевывания уже либо известного, либо полуизвестного. Я решил не принуждать себя, потому что от такого чтения мало пользы, оно вызывает одышку и еще потому, что, как я уже писал вам, я научился ничего не делать (мама знает, что это для меня новость; верно, помнит, как в детстве я ходил за ней и нудил: "Мне нечего делать... Что мне де-е-елать?!"). А научившись — благословил судьбу, из-за которой человек происходит, пусть и по боковой линии, от свиньи. Теперь почитываю случайные, нетрудные книжки, если они есть, по близлежащим вопросам, а, кроме того, языки. Удовлетворяет ли это вас? Меня - да. Я вам уже писал, что на отъезд дал Воле одно из своих двух одеял. Они оба не ахти, но, принимая во внимание, что у Воли есть летнее (байковое) одеяльце и скатерть, служащая за одеяло, и пальто, служащее девушкой за все, думаю, он в пути будет обеспечен. А там ведь - лето! И за меня не беспокойтесь: у меня одеяло и пальто, а выезжаю я летом. Но, ради Бога, Воле об этом не пишите: дав ему перед отъездом, огорошу и, не оставив времени подумать, заставлю взять. Если же он будет знать заранее, начнет стесняться и фордыбачить..."

 

Незадолго до Волиного убытия на этап в феврале 1929 года:

 

"Еще раз спасибо за карточки. Теперь у меня полный комплект "рыдателей", как шутит один знакомый (сколько в этой шутке тайных слез и бессонных ночей!). Воля пока еще богаче меня: у него один папа, но целых две мамы...

Я давно себе сказал, что придется дважды пережить окончание тюремного срока - когда кончит Воля и через семь недель я. Я готов к этому: если вспомнить, что каждое утро выпиваю чашку размером в два с половиной стакана чаю (это я-то, месяцами не пивший чаю вообще!), то эту чашу я тоже выпью! До дна... Чувствую себя в норме. Читаю мало, занимаюсь языками тоже мало. Но - представьте - я научился ничего не делать. Два года читал, читал и занимался, с ужасом думая, что будет, если устану, как буду жить без хотя бы призрачного, книжного интереса. И вот подите! Впрочем, я ведь уже писал, что человек - свинья, рыжая, толстая, ленивая и грязная..."

 

Конец февраля 1929 г.:

 

"Итак, "можете меня поздравить, - как сказал некогда Саша, положив котелок на стол и скромно округлив грудь, - я женился". То есть, виноват, хотел сказать, я уже один. Воля уже уехал, а вместе с ним начались мои предотъездные семь недель. Доволен, что вам кажется, будто и я должен был с Волей уехать. Увы, мне вовсе не кажется, что я уже уехал. Наоборот, кажется, что до отъезда еще так далеко. Но я помню, что мир все же не "моя воля и не мое представление", и как ни крути, а протянется все это всего 50 дней, или 1200 часов, или 72 тысячи минут,

 

или 4320000 секунд. Значит, выражаясь стилем древних классиков, "настанет день, и я покину убогий Суздаль! Покину древний скит и в даль туманную отправлюсь!"...

В области словотворчества я менее резок, чем в "праве писания", но и здесь я - "за"!.. В самом деле, почему "со-сознание" нельзя сказать (когда мне нужно), а "сосуществование" можно? Почему "выпиливание" допустимо, а "представливание" является грубейшим германизмом, хотя это понятие до зарезу нужно психологии, научившейся после Гуссерля различать акт (процесс) представления от содержания (предмета) его же? Вы скажете - "некрасиво". Но старый писаревский дух, слава Богу, еще жив во мне, и я еще умею не обращать внимание на безобразие моих чиненных и перечиненных брюк, когда я знаю, что этим безобразием я получаю возможность сохранить свои новые брюки нетронутыми до воли... а по прошествии года на воле буду смотреть на эти жалкие остатки брюк с умилением, а еще через год буду удивляться, неужели я считал их безобразными, и убежденно стану защищать идею, что они красивы - ибо "что пройдет, то будет мило". То же и со словами, некрасивыми лишь из-за отсутствия привычки к ним. Извините, что так расфилософствовался".